Борис Камов - Рывок в неведомое

Была уже середина дня. Надежд, что его примут в артель, не было никаких, но он помнил обещание бригадира. «Попрошусь хоть на полдня. Скажу, что дела мои никуда». Грузчикам он в этом признаться мог.

Когда на вокзале Аркадий Петрович неуверенно подошел к товарным вагонам, там царила суета: из теплушек выносили и грузили на подводы мешки с чем-то белым.

— Поберегись! Поберегись! — заорали на Голикова сразу с двух сторон.

Он отскочил в сторону. И тут на него налетел бригадир.

— Аркашка! — заорал он. — Где тебя, собачий хвост, мыши носят? Парня у меня вчерась ящиком зашибло. А я никого не беру, жду тебя. Давай носи мешки с цементом.

Голиков торопливо сбросил брезентовый плащ, который заменял ему шинель, выручал от дождя, но почти не грел. Аркадий Петрович положил его в общую кучу, на одежду остальных грузчиков, и поднялся по широкой доске в вагон. Там полноватый парень в бескозырке подхватил с пола мешок и мягко опустил его на согнутую спину Голикова, которому показалось, что на него погрузили целый дом.

— Держишь? — спросил парень. — Семьдесят кил.

— Держу, — сдавленно ответил Голиков, подхватывая снизу мешок руками.

Он двинулся к распахнутой двери, ступил на доску. Она под ним качнулась. Парень заботливо поддержал Голикова и здесь. Аркадий Петрович ощутил: доска под ним прогибается от каждого шага, а мешок толкает вперед, словно хочет вогнать лицом в щебенку между рельсами.

Но Голиков все же спустился на неровную, усыпанную мелкими камнями землю, повернул налево, добрел до воза. Там чьи-то ловкие руки сняли ношу. Аркадий Петрович с трудом разогнул спину. Перед глазами плыло. Рубаха и старый френч были мокрыми. Он не представлял, что носить мешки ему так тяжело.

Еще не отдышавшись, Голиков направился к вагону, уступая дорогу грузчикам, которые шли навстречу с поклажей. Он почти взбежал по доске в вагон, точно кто-то мог отнять его мешок.

— Не спеши, — заботливо предупредил его белобрысый. — Побереги силу. Пока не разгрузим этот и еще один вагон, шабаша не будет.

— Я понял, — ответил Голиков.

И второй мешок он нес плавно и менее торопливо, но галька, насыпанная между шпал, стала подозрительно мягкой и будто вминалась под баретками, как глина. И Голиков чувствовал, что его пошатывает. Горячий пот заливал глаза. Донеся мешок до телеги, Аркадий Петрович повернулся к возу спиной, чтобы сбросить, и едва не уронил поклажу на землю.

— Ты что, пьян? — заорал на него грубый голос.

А другой — спокойный, с хрипотцой — ответил:

— Не пьян. Просто жрать хочет. По морде не видишь, что ли? Сам давно ли нажрался?

Но этот короткий диалог Голиков слушал, куда-то словно проваливаясь, а на самом деле падая в голодный обморок и медленно опускаясь возле телеги на землю.

Потом он с мокрым от воды лицом сидел на ящиках возле разгруженных вагонов, и старый грузчик в кепке кормил его хлебом, чесночной колбасой и желтыми антоновскими яблоками, то и дело протягивая синий умывальный кувшин с водой:

— Ты пей водичку, пей, еда посуху не пользительна.

Впервые за полтора месяца Голиков почувствовал, что наелся до отвала.

— Сколько я вам должен? — спросил он, имея в виду, что расплатится, когда получит за работу.

— Ничего ты не должен. Это твой обед. Питаемся мы артельно. И потом, у нас такой закон: разбился ящик — он в пользу грузчиков. Так что кушай от души. Еды много.

Но Голиков больше не хотел, кроме того, он тревожился, что из-за обморока ему скажут: «Ты слаб, мы лучше возьмем здорового».

— Накушался? — заботливо спросил старик. — Тогда иди, носи полегонечку. Ты малый старательный, мы видим. Ежели сегодня мало сделаешь, завтра наверстаешь.

Голиков понял, что его приняли в артель. И он проработал в ней одиннадцать дней, пока не поправился зашибленный ящиком Денис.

Бригадир дал Голикову доработать этот день, накормил ужином, произвел расчет и вручил еще полмешка воблы и яблок.

— Не обижайся, Аркашка, — сказал бригадир, — мы тобой премного довольны, но коль вернулся наш старинный товарищ...

— Я не обижаюсь, вы меня крепко выручили.

— Хорошим людям нужно помогать. Тяжко будет — приходи. Мы всегда тебя подкормим.

За одиннадцать дней Голиков заработал сорок рублей, не считая того, что отдал в общий котел.

Первое, что Аркадий Петрович сделал, возвратясь домой, — отдал десятку хозяйке за комнату и отсыпал ей половину содержимого своего мешка. Потом спустился в подвальчик.

Хозяина не было, народу за столиками сидело довольно много. Обслуживала их одна хозяйка.

— Зинаида Никандровна, — обратился к ней Голиков, — можно вас на минуту?

— После, после, я занята! — торопливо ответила хозяйка. Голиков понял: она думает, он пришел снова просить в долг. И когда хозяйка пробегала с подносом мимо него, сказал: — Я кладу под блюдечко деньги. Большое спасибо.

Он должен был восемь, оставил десятку. Двух рублей до слез было жалко, но просить сдачи он не стал.

— Куда же вы? Садитесь пообедайте! — крикнула вдогонку хозяйка.

— Благодарю, я сыт.

Только выйдя из подвала, Голиков почувствовал: как же давил его этот долг!

Оставалось два червонца. На эти деньги он должен был любой ценой закончить книгу. Больше ему рассчитывать было не на что.

...И настал такой день, когда он поздно вечером дописал последнюю страницу, вывел в конце «Арк. Голиков» и вложил ее в довольно увесистую папку. А перед сном вынул рукопись из папки, просмотрел ее от первой страницы до последней, и ему сделалось не по себе.

Как Голиков ни старался, в стопке не нашлось ни одной чисто написанной страницы. На каждой были поправки, подклейки, на полях — пусть и в аккуратных рамочках — вставки. Прочитать рукопись, конечно, было можно, но если бы кто-нибудь пожелал придраться, достаточно было взять в руки любой лист.

По дороге из Арзамаса в Петроград Аркадий Петрович сделал остановку в Москве и наведался в Госиздат. Хотелось поговорить с кем-либо из редакторов о будущей книге: ведь он не собирался задерживаться у Галки.

Но в этот день все работники издательства были ужасно заняты. До беседы с молодым автором снизошла только секретарь-машинистка, властная дама в годах.

— Ваш роман должен быть переписан от руки на одной стороне листа большого формата. А лучше всего отпечатать его на машинке. Приходите ко мне сегодня вечером, мы с вами договоримся, — пообещала она.

— Я вечером еду в Петроград!

Тогда еще были деньги, но нечего было печатать. А совсем недавно, когда работа близилась к концу, Аркадий Петрович предпринял отчаянную попытку. Увидев на фасаде вывеску: «Машинистка. Исполнение срочное», он поднялся на третий этаж.

Приняла его, повернувшись на вращающемся кресле, высокая худая женщина с перстнями на длинных, музыкальных пальцах.