Эдвард Резерфорд - Русское

Стояла весна, когда они выехали из Киева. Становилось теплее, и реки снова успокаивались в своих новых руслах. Каждый год во время половодья освободившиеся ото льда потоки несли вниз по течению такую массу веток, льдин, топляка, что речные русла постепенно менялись. Здесь берег обрушился, тут намыло новый, там, где вода обтекала поваленные деревья, образовался рукав, луг превратился в болото. Вроде и та же река, а новая.

Вот и он, размышлял Андрей, едет в то же путешествие, что и полвека назад: в то же, да не в то, и на этот раз с ним рядом сын.

Хотя он чувствовал себя вполне здоровым, тихий внутренний голос подсказывал ему, что не след ему больше пускаться в долгие странствия. Вот вернется – и будет с него. Он был еще крепок телом, но ему стукнуло семьдесят четыре. И потому не без грусти приготовился Андрей увидеть Москву в последний раз.

Сколько воспоминаний проплывало перед его мысленным взором во время пути: воспоминания о юности, о друге Быке, о девчонке Марьюшке.

«Вот уж, – думал он, – никогда я их больше не увижу, разнесло нас, разлило водою».

В 1703 году Бобровы обзавелись в Москве новым домом.

Прочный, приземистый, двухэтажный, он был построен из камня. Низкие, но просторные комнаты, полы из массивных шлифованных досок. Мебель, отличавшаяся простотой: крепкий стол, несколько стульев. А в гостиной самое почетное место, после красного угла, занимала высокая квадратная печь с трубой, облицованная голландскими изразцами.

Прокопию Боброву понадобилось шесть месяцев, чтобы убедить отца выписать эти изразцы из заграницы, но теперь, когда дело было сделано, старый Никита гордился.

– Голландские, – обыкновенно говорил он, подводя гостей взглянуть на изразцы. – В самом деле голландские.

Так что в месяце мае того года к этой замечательной печи Никита Бобров повел и своего старого друга с сыном Павло.

– Что за радость! – воскликнул он. – После стольких лет. И как видишь, – добавил он, взмахом руки указывая на печь и дом в целом, – здесь многое изменилось со времени твоего последнего приезда.

Это была правда.

Как удивительно было Андрею видеть своего старого друга чисто выбритым, с одними лишь усами, да еще в тесном немецком камзоле.

– Да уж, – засмеялся он, – дорогой мой Никита, да ты прям казак!

– Так и есть. – Никита принял несколько смущенный и одновременно гордый вид. – Царев приказ, сам знаешь.

Через год после введения налога на бороду Петр вновь нанес удар. На этот раз все сословия, кроме крестьян, должны были носить короткое платье на манер венгерского или немецкого, а длиннополые кафтаны, без сомнения гораздо больше подходившие для русской зимы, он счел слишком старомодными и непрактичными. У городских ворот болтались куклы, наряженные в иноземные камзолы, чтоб все видели, как теперь до́лжно быть одетым.

– Да, – продолжил Никита, – сам увидишь, у нас теперь все делают, на Запад глядючи. Девицы с женихами до свадьбы гуляют, бабы дома взаперти сидеть не должны – царь даже им велел являться ко двору вместе с мужьями. По-новому живем, доложу я тебе.

Но когда Евдокия вышла к гостям, Андрей приметил, что на ней было старомодное длинное русское платье и приветствовала она их почтительно, по старинке.

– Дома моя жена придерживается прежних обычаев, – заметил Никита с легким смущением.

Двое украинцев сочли такое обхождение весьма любезным. В последующие дни Андрей был восхищен всем, что увидел и узнал.

Никита не скрывал радости по поводу приезда друга, настоял, чтобы он остановился у них в доме, всюду его сопровождал. И чем дольше Андрей глядел на Москву, тем острее понимал: город изменился, но куда больше изменились горожане.

Его старый друг Никита в молодости был нетерпим по отношению к иностранцам, а сейчас в его тоне появились легкие, но безошибочно узнаваемые примирительные нотки. «Знаешь ли, теперь в городе у нас имеется аптека, – говорил он. – И газета». Или: «Вот тут навигацкая школа, а здесь будут обучать иностранным языкам. Но должно быть, у себя в Малороссии вы к таким вещам привыкли». В другой раз он даже смиренно спросил: «Царь лютеранам дал свободу. Как думаешь, правильно сие?» Но больше всего интересовало Никиту, что происходит с Церковью на Руси.

Для управления церковными делами был создан особый приказ, и на этот раз, как сообразил Андрей, царь ловко прибрал к рукам часть церковных доходов.

– Он снял множество колоколов, – объяснил Никита, – чтобы отлить из них пушки!

Сделанное Петром поражало, но куда больше поражало несделанное. То, что Петр не посчитал нужным совершить.

Прошло уже три года со смерти старого патриарха. И поскольку Украина теперь тоже подчинялась ему, православные хотели знать, кому на Руси быть патриархом. Ведь назначен был лишь местоблюститель. Андрей спросил у Никиты, кого прочат на патриарший престол, – и не поверил своим ушам, услышав ответ.

– Ходят слухи, что он вообще не собирается никого назначать. Петр не хочет патриарха.

– Что ты говоришь? Царь не может упразднить патриаршество. Он же не Бог.

Но Никита только покачал головой.

– Ты его не знаешь, – тихо произнес он.

Эти новости были не из приятных, зато слухи о военных успехах обнадеживали. После нескольких неудачных попыток Петр сумел захватить первый опорный пункт на Балтике. И хотя ему еще не удалось завладеть ни Ревелем, ни Ригой, крупными портовыми городами, все ж в предыдущем году он отвоевал крепость, стоящую рядом с Ладожским озером у истока Невы, где несколько веков назад легендарный Александр Невский одержал победу над врагами Древней Руси.

– Осталась всего одна крепость в том месте, где Нева впадает в Балтику, – объяснял Никита. – Как только он возьмет ее, то получит выход к морю. Этого будет довольно, – добавлял он с улыбкой, – чтобы провозгласить викторию!

Неделю спустя пришло известие. Принес его Прокопий.

– Крепость наша. Было сражение и со шведской флотилией на Неве, Петр его тоже выиграл. Теперь у царя есть где укрепиться на севере.

Так и было. Клочок земли, который отвоевал царь, был безлюдным болотистым местом. Вокруг крепости не было ничего. Хотя река Нева вела в Ладожское озеро, откуда можно было попасть в громадную систему рек севера России, нельзя было и сравнить этот дикий край с Ревелем или Ригой, расположенными южнее, на Балтийском побережье.

Но в 1703 году это было все, чем располагал Петр. И царь был доволен. Он наградил себя и своего фаворита Меньшикова орденом Святого Андрея, который сам недавно учредил, и объявил, что войдет с триумфом в Москву в июне. А пока что начал незамедлительно возводить в этом месте новую, неприступную крепость, приказав построить для себя, на берегу Невы, недалеко от места строительства, прочный бревенчатый дом.