Эдвард Резерфорд - Русское

– Непонятно, что же теперь можно издавать? – говорил он. – И вопрос не только в цензуре. Арестовали старика Новикова, что заведовал университетской типографией. Ужели никто теперь не может чувствовать себя в безопасности?

– Говорят, он был франкмасоном, – возразил кто-то.

– Возможно. Но даже если и так…

У Александра чуть не вырвался вздох. Какие тут нахлынули воспоминания. Бедный старый Новиков. Хотя Бобров не имел никаких контактов с профессором вот уже три года, ему внезапно захотелось написать своему старому наставнику или по крайней мере его родственникам. Он стал расспрашивать молодого человека из Москвы. Были ли выдвинуты какие-то обвинения? Вроде пока нет.

– Что связывало вас с профессором? – спросил молодой человек.

И тут после секундной заминки Александр услышал свой голос:

– Ничего-с… я встречался с ним раз или два… много лет назад.

Нет, не напишет. Старый заговорщик сам виноват, ежели теперь попал в переплет. А вот ему неплохо бы подумать об осторожности. Александр отошел в сторону.

Время шло. В зале воцарилась сонная атмосфера, что теперь происходило нередко на приемах графини Туровой. Ему удалось перемолвиться несколькими словами с Аделаидой, которая пожаловалась на жару. Затем он некоторое время смотрел в окно на пеструю вечернюю улицу. Как все скучно!

Он не сразу заметил, что настроение в зале изменилось. Началось какое-то движение, графиня неожиданно оживилась. Вокруг старухи собралась группа посетителей, привлеченная, очевидно, появлением новой персоны. Только тут он понял, что она подзывает его. С легкой улыбкой, маскирующей скуку, Александр двинулся на зов. Видимо, от него ждут какого-нибудь остроумного выступления. Но когда он подошел к графине и увидел человека, стоявшего справа, его улыбка застыла.

Это был старый генерал, которого он унизил на этом самом месте пять лет назад. Александр едва мог поверить своим глазам. С тех пор они ни разу не виделись, Александр и вовсе забыл бы о его существовании, если бы до него не дошли слухи, что в последние годы генерал приобрел серьезное влияние при дворе. И теперь, вежливо раскланиваясь, Александр, к своему отчаянию, заметил две вещи. Во-первых, в глазах старика зажегся неприязненный огонек, было очевидно, что генерал его не забыл. Во-вторых, разглядев выражение лица графини, он с ужасом понял: «Господи боже, она думает, что я собираюсь снова нанести ему оскорбление».

Неужели старая ведьма не понимает, что прошло пять лет? Неужели не знает, что просвещение нынче не в моде и раздражать генерала может быть опасно? Кажется, нет, не знает. А если даже и да, ее ли это печаль?.. Графиня желает развлечься…

Она уже ехидно улыбалась.

– Что ж, генерал, – начала она, – как я понимаю, теперь вы намереваетесь не только закрыть театры, но и сжечь все наши книги.

О, если бы только нашлась какая-то лазейка, но ее не было, и генерал это знал. Александр оказался в ловушке.

То, что за этим последовало, превзошло самые худшие его ожидания. Генерал блестяще разыграл свою партию. Он-то прекрасно понимал, сколь изменился мир со времен французской революции, ему больше не было нужды защищаться от просвещения. Итак, генерал просто повторил прежние аргументы, спокойно и уверенно отстаивая свою позицию, и после каждого утверждения выдерживал паузу, чтобы объявить:

– Но Александр Прокофьевич, я знаю, со мной не согласится.

Это было блестяще. Старик завлек его именно туда, куда хотел. И всякий раз, отстаивая взгляды старухи Туровой, оппонент генерала вынужден был срываться, не мог не сорваться в самую отъявленную крамолу, выступая против власти. Бобров догадывался, что генерал с радостью запомнит все его аргументы, чтобы слово в слово повторить их в высших придворных кругах. Один раз старик, будто насмехаясь, заметил:

– Но вы, как друг Радищева, без сомнения, станете возражать.

Что мог сделать Александр? Лишь ускользать и увиливать. Это было унизительно. Один или два раза ему удалось сказать что-то невнятное в защиту убеждений графини, но большую часть времени ему приходилось защищаться самому и даже неохотно соглашаться с генералом, так что тот не отказал себе в удовольствии заметить со скрытым сарказмом:

– Похоже, молодой человек, вы поменяли свой настрой, – и чуть позже добавил: – Я так рад, что вы наконец-то со мной соглашаетесь.

На протяжении всего диспута Александр видел, как в старухе все больше и больше росло раздражение. Сначала она бросила на родственника суровый взгляд, затем попыталась перебить, потом стала барабанить пальцами по подлокотнику кресла. Поднесла к глазам кисть и стала разглядывать ее тыльную сторону, словно желая сказать: «Мне так жаль, моя дорогая рука, что и ты тоже вынуждена присутствовать при этом débâcle». Неужели она не понимала всей опасности ситуации, в которой он оказался? Разумеется, нет. После каждого обмена репликами он чувствовал с ее стороны растущую холодность, пока наконец она не погрузилась в зловещее молчание.

Решительный coup de grâce генерал приберег напоследок и нанес его с уверенностью игрока, берущего последнюю взятку. Он очень ловко подвел к этому Александра.

– Просвещение, – спокойно произнес он, – породило якобинцев. Но может быть, Александр Прокофьевич хочет сказать что-то в их защиту?

– Я не собираюсь защищать якобинцев, – торопливо ответил Александр.

– Вот и славно. Однако эти самые якобинцы провозгласили своим героем месье Вольтера, который, как они утверждают, вдохновляет их. Императрица, как вам известно, отвергла Вольтера? Не так ли?

Ловушка захлопнулась. «Давай же, продолжай, – глаза генерала, казалось, торжествующе сверкнули, – дай мне только повод – и я использую его при дворе, чтобы покончить с тобой». И пока Александр раздумывал, что бы ответить, тишину нарушил ледяной голос графини:

– Да, Александр Прокофьевич, что вы скажете о великом Вольтере?

– Я восхищаюсь Вольтером, – осторожно произнес он после паузы, – так же как императрица. Что до якобинцев, они совершенно недостойны этого великого человека.

Это был умный ответ. Генерал никак не мог бы использовать его против Александра, а графиня, казалось, смягчилась. Ее мрачное лицо слегка посветлело.

Но генерал уже почуял запах крови.

– Прекрасно, – произнес он с убийственным добродушием. – Но если его труды вызвали такую бурю, не лучше ли было убрать их с глаз этих опасных господ? – И он с улыбкой оглядел группу собравшихся.

– Вы имеете в виду цензуру? – вмешалась графиня.

– Именно так.

– Подвергнуть цензуре великого Вольтера?

– Возможно, императрица решит предать его книги огню, моя дорогая графиня. Но, без сомнения, Александр Прокофьевич откажется так поступить?