Эдвард Резерфорд - Русское

– Мой дорогой Александр Прокофьевич, – объявил Зубов, – время для визита выбрано идеально. Только сегодня утром я узнал, что Вильнюс наш! – Столица Литвы. Еще одна Балтийская провинция в добавок к Латвии и Эстонии, которые присоединил к России Петр Великий. – К концу года от Польши останется меньше половины. Кусок мы дадим Пруссии, а остальное оставим себе. Вне всяких сомнений, это будет триумф.

– Разделяю вашу радость, – осторожно произнес Александр, и тон его голоса мягко напоминал, что услуга оказалась стоящей.

– Ах да! – Зубов окинул Александра задумчивым взглядом. – Ты был нам весьма полезен, не так ли? – (Александр поклонился.) – Разумеется, я этого не забыл. – И молодой человек понимающе улыбнулся.

Гордиться тут было нечем. В то время когда Зубов еще сомневался, что ему удастся настоять на своем в польском вопросе, Бобров скромно провел весьма полезную работу в среде чиновничества. Поступая так, он сознательно предавал своего старого покровителя больного Потемкина и втайне до сих пор стыдился своего поступка. И все это Зубов прекрасно понимал.

– Итак, – шепнул фаворит, – скажи мне, чего же ты хочешь.

Совсем немногого: одного из тех мест, которых отнюдь не мало в громоздкой русской системе управления, что сулят внушительное вознаграждение за выполнение необременительных обязанностей. Богатым это его не сделает, но обеспечит недурной дополнительный доход и позволит откладывать понемногу, пока не подвернется какая-нибудь более выгодная возможность. Раньше он с презрением относился к подобным синекурам, но теперь было не время проявлять щепетильность. Зубов дал ему закончить. Затем повернулся к своей обезьянке.

Александр был наслышан об обезьянке. Этот зверек был любимцем Зубова и часто присутствовал на аудиенциях. Ходили слухи, что знатных вельмож выгоняли из зала, потому что обезьянка их невзлюбила. Александр не знал, к какому именно виду относится эта маленькая тварь с длинным загнутым хвостом, но смотрел на нее довольно нервно.

– Александр Прокофьевич хочет подарок, – обратился Зубов к маленькому коричневому созданию. – Что ты по этому поводу думаешь?

Александр затаил дыхание.

Дальнейшее произошло так быстро, что Александр даже не успел ничего заметить. Понял лишь, что обезьянка, должно быть, прыгнула, потому что внезапно она оказалась у него на груди, обвила руками его шею и прижалась к нему своим маленьким стариковским личиком, причем толчок был такой силы и неожиданности, что Александр не удержался на ногах и рухнул на мраморный пол.

Все присутствующие разразились смехом. Обезьянка все еще прижималась к нему мордочкой, издавая пронзительный взволнованный визг, открывая и закрывая маленький рот, так что Александр думал, что она собирается его укусить. Он попытался подняться, поскользнулся и упал. Мелкая тварь вновь вскарабкалась на него, дергая за уши, прижимаясь носом к носу. И весь этот шум перекрывал голос Зубова, который хохотал до визга:

– Ты нравишься ему, Бобров! Да, он тебя любит!

И тут внезапно наступила тишина. Александр повернул голову: ноги в шелковых чулках, форменные мундиры, все застыло. Он посмотрел вверх; теперь он увидел стоящую в центре зала приземистую, грузную фигуру в простом светло-розовом платье, напоминавшем ночную сорочку.

Это была Екатерина.

Красный от стыда, оправляясь, он поднялся и неловко поклонился. Обезьянка куда-то спряталась. Он чувствовал на себе взгляды человек двадцати придворных, окруживших его, смотрела на него и императрица с застывшими, словно маска, чертами.

Что ж, наконец-то он встал с ней лицом к лицу. Несмотря на унизительность ситуации, он разглядывал ее с любопытством. Перед ним была женщина, с которой он надеялся делить ложе.

Ее лицо еще не утратило красоты. Лоб был благородным. Но дородное тело казалось совсем расплывшимся и обрюзгшим, не хватало у нее и нескольких зубов. Ветер оборвал почти все листья осеннего убора, и она знала, что изменить это невозможно. Александр смотрел на нее – и больше не завидовал Платону Зубову.

– Кто это? – прорезал тишину холодный властный голос императрицы.

– Александр Прокофьевич Бобров, – ответил Зубов, подбадривая Александра улыбкой. – Он здесь, чтобы просить о назначении, – любезно добавил он.

Екатерина разглядывала Александра, очевидно копаясь в огромном хранилище своей памяти в поисках обрывков тех или иных сведений, и ничего не говорила, погрузившись в это занятие. Возможно, она старела, теряла здоровье, но ее голубые, чуть навыкате глаза по-прежнему внушали трепет. Годами Александр клялся себе, что сумеет удивить ее при встрече: и вот теперь в ее присутствии, после такого глупого начала, он стоял как дурак, потеряв дар речи. Он чувствовал, как его бросило в жар. И тут в ее глазах он заметил легкое узнавание.

– Так вы – статский советник Бобров?

Он поклонился. Возможно, когда-то Потемкин упоминал его имя, и она это вспомнила. Она, по крайней мере, должна быть осведомлена о том, какие должности занимали его предки. Возможно ли, что его час наконец настал? «Видит Бог, я это заслужил», – думал он. И тут она заговорила:

– Не родственник ли вы этой несносной и смехотворной графини Туровой?

Это был не вопрос. А суровое, презрительное обвинение. Ему показалось, что он чувствует, как все в комнате, уловив сигнал высочайшего неудовольствия, облили его ледяным презрением.

– Я прихожусь ей дальним родственником. Боюсь, она довольно нелепа, – виновато пробормотал он.

– Это так. Теперь я знаю, кто вы.

И с этими словами она повернулась к нему спиной и направилась к выходу. Дойдя до двери, она позвала, не поворачивая головы:

– Идем, Платон. – И удалилась.

Зубов быстро зашагал следом, откуда-то выскочила обезьянка и поскакала за ним. У дверей Зубов повернулся, с сожалением пожав плечами, и затем неожиданно рассмеялся.

– Что ж, Александр Прокофьевич, – сказал он, – по крайней мере, моей обезьянке ты приглянулся! Прощай. – И все в комнате грохнули от смеха.

Все было кончено. Никогда, пока он жив, он не добьется при дворе никаких милостей. И почему? Потому что императрица связала его с графиней Туровой и ее глупыми убеждениями.

«Боже мой, – думал он, – я мог с тем же успехом отстаивать сторону старой ведьмы и ее проклятого Вольтера».

Вышел он с поникшей головой. Он был сломлен. По дороге к тому месту, где его ждал экипаж, он краем глаза заметил старого генерала, который шел во дворец с легкой улыбкой на губах.

На всем протяжении пути назад в Петербург Бобров размышлял. С ним все было кончено. Это он ясно понимал. Они переедут в дом поменьше. Детям почти ничего он оставить не сможет. Разбились даже самые скромные надежды.