Эдвард Резерфорд - Русское

«Вероятно, мне следует переехать в Русское, – думал он. – Делать там нечего, зато жизнь дешевая. Рязанским деревенщиной, вот кем я стану», – пробормотал он. Так часто называли жителей захолустных городишек. Дважды за время путешествия в отчаянии утыкался он лбом в колени.

Был вечер, когда он прибыл в Санкт-Петербург: бледные сумерки белой ночи, сгущающиеся к полуночи, постепенно будут рассеиваться и сменятся светозарной зарей. Скоро ему придется предстать перед Татьяной с известием о своей неудаче. Но когда экипаж въехал во второй адмиралтейский квартал, внезапно его осенила идея, и он велел извозчику, не останавливаясь, ехать через Неву на Васильевский остров. Там он приказал ждать его на Стрелке, восточной оконечности острова, и дальше пошел пешком. Он предпримет последнюю попытку. В конце концов, терять ему уже нечего.

В громадном доме было тихо. Он казался покинутым. Как будто не желая иметь ничего общего с этой бледной летней ночью, он словно замкнулся за своим тяжеловесным запыленным фасадом. Его громоздкие колонны в глубоких нишах наводили на мысли о мавзолее или о правительственном здании в воскресный день. Но Александр знал, что старуха где-то там.

Он приблизился осторожно, стараясь держаться подальше от главного входа, где его мог заметить лакей, и вместо этого направился к боковой двери, которая вела в покои мадам де Ронвиль. В своей записке она сообщала, что этим вечером будет у Ивановых. И к лучшему. Он не хотел вовлекать ее в свою затею, ему просто нужно было попасть внутрь. Приблизившись к двери, он вынул связку ключей, которую всегда носил с собой. Хотя они больше не были любовниками, он так и не смог заставить себя расстаться с ключом от этой маленькой боковой двери. Он вошел и поднялся по лестнице.

Какая тишина кругом! Внутри дома не раздавалось ни звука: ни шороха, ни шепота. Он прошел через комнаты Аделаиды. Лучи вечернего солнца, проникавшие в окно, мягко подсвечивали ковры и дамаст. В гостиной витал едва ощутимый запах роз. Вскоре Александр уже был в центральной части здания. Поскольку и здесь тоже было тихо, он решил, что старая графиня, возможно, рано легла. Он осторожно поднялся по маленькой лестнице на площадку и остановился. Комната служанки была заперта; вероятно, она еще не поднялась. Но дверь в спальню графини была открыта. Он прислушался. Там ли она?

И тут он ее услышал. Вначале ему показалось, что она с кем-то разговаривает, такое осуждение звучало в ее голосе, но, не дождавшись ответа, он двинулся к двери. Теперь он был уверен: графиня разговаривает сама с собой. Что она говорила? Этого он разобрать не мог, но тут его озарило: возможно, старуха выжила из ума. В маразме она или нет, настало время действовать. Он спокойно вошел в комнату.

Она читала, сидя в кровати, точно как в ту ночь пять лет назад. Она постарела и похудела, ее перевязанные лентами волосы поредели. На оголенных плечах сквозь дряблую кожу проглядывали кости. Она опиралась на подушки и слегка наклонилась вперед, водя по тексту газеты увеличительным стеклом и что-то раздраженно бормоча себе под нос.

Она тихо вскрикнула, увидев его. Он заметил, как она с тревогой сглотнула. Но потом быстро взяла себя в руки и злобно прошипела, хлопнув газетой по одеялу:

– Что тебе нужно? Как посмел ты явиться сюда!

Он попытался успокоить ее:

– Я хотел поговорить с вами, Дарья Михайловна, но вы, – он криво усмехнулся, – не дали бы мне такой возможности.

– Убирайся.

Он не знал, мог ли их кто-нибудь услышать, но позиций не сдавал. Все или ничего.

– Дарья Михайловна, со всем уважением, позвольте мне, по крайней мере, сказать, что вы поступили по отношению ко мне несправедливо. Но если вы рассердились на меня, то прошу вас: не губите мою бедную жену и детей, которые ни в чем не виноваты.

– Ты уже подсылал их докучать мне, и я сегодня выгнала их вон, – резко возразила она. – А теперь уходи из моего дома.

Сюда – жену и детей? О чем она говорит?

– Я ничего подобного не делал, – честно ответил он.

Но старуха, казалось, перестала обращать на него внимание. Она начала бормотать:

– Сначала одни являются, затем другой, притворяясь, что ничего не знает. Обманщики! Ничего они от меня не получат. – Может ли быть, что графиня окончательно тронулась умом? Он еще не успел додумать эту мысль, как она прошипела: – О эти дети! Мерзкие твари! Змееныши!

И эти последние слова были сказаны с такой горячностью, в манере столь оскорбительной, что от гнева у него перехватило дыхание.

– Вы не понимаете, Дарья Михайловна, – терпеливо продолжил он. – Вы сердитесь из-за моих слов, но уверяю вас – никто не восхищается великим Вольтером больше, чем я. Просто в данный момент даже те из нас, кто разделяет ваши убеждения, не могут говорить об этом открыто. Императрице все докладывают. Я статский советник. Уверен, вы понимаете, что мне необходимо быть осторожным.

Он умолк, не зная, поняла ли она его. Ответила она не сразу, устремив взор в лежавшую перед ней газету. Затем посмотрела на него с презрением и выплюнула единственное слово:

– Изменник!

Что за глупая злобная старуха! А она все продолжала бубнить, то ли разговаривая с собой, то ли обращаясь к нему, этого невозможно было понять.

– Одним говорит одно, другим – другое. Двуличный. Ему нельзя верить ни на грош.

Именно потому, что в глубине души Александр стыдился того, что предал своего старого покровителя Потемкина, и того, что изменил своим убеждениям, почувствовав, куда подул ветер, обвинения сумасшедшей старухи разозлили его еще больше. Сначала горячечная поездка в летний дворец, затем полное унижение, а теперь еще и это.

– Вы не понимаете. Уверяю вас… – начал он.

Но она оборвала его:

– Думаешь, я не знаю, зачем ты явился? Вот уже второй раз ты прокрадываешься сюда, как змея.

– Да уж конечно нет, – с жаром возразил он.

– Лжец! – Она замолчала, а затем продолжила беседовать с собой: – О, я видела, как он крался в ночи, словно волк. Вор! Думает, он может вот так запросто входить сюда, чтобы насмехаться надо мной. Мерзавец! Трогать мои книги, танцевать передо мной, как лунатик. Змея! Гадина! – Слова вылетали подобно плевкам.

Господи! Так, значит, она не спала в ту далекую ночь. Ее глаза были открыты, потому что она бодрствовала. Александр и подумать не мог, что все эти годы она втайне размышляла о том глупом ночном визите пятилетней давности. И разве была теперь хоть малейшая возможность объяснить тот поступок?

– Кем ты себя возомнил? – вдруг с яростью напустилась она на него. – Ты думаешь, что сумеешь меня обмануть? Лжец! – выдохнула она.

Он был раздавлен, но в то же время зол. Лжецом он не был!

– И это все из-за нескольких слов о Вольтере! А как же мои дети – ваши родственники? Вы собираетесь оставить их ни с чем?