Эдвард Резерфорд - Русское

– «Вы собираетесь оставить их ни с чем?»! – передразнила она его, причем очень похоже, зло и презрительно. – Мне дела нет до твоих детей. Змеиное отродье. Пусть подохнут с голоду! А теперь убирайся. Изменник!

Это было уже слишком. Жестокость, не имеющая объяснения. Весь гнев и отчаяние, накопившиеся за день, а может, и за всю жизнь, внезапно вскипели в нем и прорвались наружу.

– Ты старая ведьма! – закричал он. – Глупая, выжившая из ума карга! Да что ты вообще знаешь? Будь проклят твой Вольтер! Будь ты проклята! – Он поднял крепко сжатые кулаки. – Господи, да я убью тебя! – И он сделал шаг по направлению к ней.

Это был жест отчаяния. Возможно, он намеревался припугнуть ее. Он сам толком не знал. Но теперь, к своему ужасу, он увидел, как она затряслась, глаза ее, очень широко открытые, закатились. Затем она откинулась на подушку.

Он стоял не шевелясь. Было очень тихо. Он посмотрел на дверь, ожидая увидеть слуг, но там никого не было. Внезапно до него дошло, что в этом огромном доме слуги расположены на других этажах и, скорее всего, ничего не слышат. Он снова перевел на нее взгляд. Ее рот открылся, образовав выразительную маленькую букву О. Несколько желтых зубов были очень длинными, как у крысы. Казалось, она не дышала.

Дрожа, он приблизился к ней. Что ему делать? Он осторожно пощупал пульс. Ничего не почувствовал. Какое-то время он продолжал с тревогой смотреть на нее, пока наконец не понял окончательно, что она мертва.

Поскольку он всю жизнь боялся ее, ему в голову не пришла простая и очевидная мысль: немощная старая женщина была ужасно напугана. Должно быть, он вызвал у нее сердечный приступ. Александр перекрестился.

И лишь несколько мгновений спустя, пока он стоял, размышляя, что делать дальше, до него стало доходить подлинное значение того, что произошло.

«Слава тебе господи, – прошептал он. Она мертва – и не успела изменить завещание. – Значит, я все-таки спасен».

Осторожно двинулся он к двери и выглянул на площадку. Все было тихо, совершенно как прежде. Он бросил последний взгляд на тело графини. Она не двигалась. Он вышел и по лестнице спустился в главную часть здания, затем тихо проскользнул по коридору в покои мадам де Ронвиль.

Через несколько минут он уже выходил из неприметной боковой двери, никем не замеченный. Он повернул ключ в замке. Затем быстрым шагом двинулся в легких вечерних сумерках к Стрелке, где ждал его экипаж.

В тот самый момент, когда Бобров в своем экипаже въезжал на мост, ведущий на Петровскую площадь, в огромном доме на Васильевском острове веки графини Туровой дрогнули и глаза медленно открылись.

Некоторое время старуха пребывала в глубоком обмороке. Она словно вернулась из небытия и не имела ни малейшего понятия, сколько пролежала без сознания. Не было ничего удивительного в том, что Александр счел ее мертвой: не имея опыта обращения со стариками, он не мог знать, что старческий пульс иногда почти не прощупывается. Некоторое время она тихо лежала, собираясь с силами. Затем позвала служанку, но, очевидно, та была еще где-то внизу. На лице графини появилась неприязненная гримаса, и она пробормотала что-то себе под нос. С осторожностью она повернулась так, что ее ноги свесились с кровати, и затем опустила их на пол. Держась за прикроватный столик, она удостоверилась, что может идти. Затем двинулась к небольшому письменному столу. Пошарив в одном из ящиков, достала оттуда лист бумаги и задумчиво посмотрела на него, она понятия не имела, что это значит, но была уверена, что какой-то смысл тут имелся.

Это было письмо, которое Александр выронил из кармана, когда исполнял свой глупый танец в ее комнате той декабрьской ночью пять долгих лет назад. И оно было подписано: «Colovion».

Потом без всякой помощи графиня Турова направилась к лестнице.

Той ночью Александр не мог заснуть; то ли из-за треволнений этого дня, то ли из-за светлой ночи. Чуть за полночь он вышел из дома. В бледных сумерках он был не один: молодые пары, даже дети гуляли по широким набережным Невы или вдоль тихих каналов с их маленькими мостиками, наслаждаясь теплым очарованием этих ночных часов. Порой в перламутровой мгле раздавались песни и смех – у кого-то был праздник.

Александр направился к набережной. Не спеша пересек он громадную площадь, где высилась величественная статуя Петра, прошел мимо длинного здания Адмиралтейства. Впереди, перед Зимним дворцом и продолжающим его Эрмитажем, открывалось широкое пространство, слева простиралась бледная Нева. На Стрелке, разрезающей реку на два рукава, горел огонь. Время от времени мимо, как тени, проскальзывали люди.

Нереальное время. Нереальный город. Оглядываясь на прошедшие десять лет жизни и размышляя над странными событиями этого дня, Александр вдруг представил, что все его существование было лишь маленькой ролью без слов на громадной сцене Санкт-Петербурга. Не театр ли все вокруг? Разве не грустную мелодраму разыгрывают бедная императрица Екатерина с молодым любовником? Разве этот огромный, построенный на северном болоте город, смотрящий итальянскими фасадами на скованную льдом пустыню, – не еще один невероятный обман? «Город стоит на деревянных сваях, – размышлял он. – Однажды они сгниют и он погрузится обратно в трясину». Разве просвещенное дворянское сословие, к которому он принадлежал, само не есть фикция: рассуждая о Вольтере, править огромной империей сёл и крепостных, застрявшей где-то в Средних, да что там, в самых Темных веках? Не была ли идея Петра о великой Российской империи, в которой воплотилась безграничная энергия и амбиции Медного всадника, лишь пустой безумной мечтой? Пока Александр смотрел на могучую реку, а затем вновь на гигантскую площадь за дворцом, его внезапно охватило чувство, что бескрайняя русская земля с ее болотами и лесами может в любой момент надвинуться на пустоту этого противоестественного города.

«Что ж, целый город, – вслух пробормотал он, – всего лишь огромная потемкинская деревня – единый фасад. И что же тогда такое моя жизнь? Моя игра – где на кону была власть, моя страсть ко внешнему блеску, мое стремление к земным и небесным наградам? Что это, если не великий обман?»

В этот момент ему казалось, что все именно так. Пока он медленно шел домой, обдумывая эту мысль, время от времени он поднимал взгляд и замечал то кусок отвалившейся штукатурки, то плесневеющие кирпичи на углах домов. «Да, все суета. Суета сует», – бормотал он себе под нос.

И так глубоки были его раздумья об этой великой тщете, что, вернувшись домой ранним утром, он даже не заметил маленькую карету, стоявшую напротив его дома, и группу поджидавших людей. Так что он удивленно поднял глаза, когда один из них шагнул по направлению к нему и тихо сказал: