Эдвард Резерфорд - Русское

В любом случае ему повезло. Его приговорили только к десяти годам.

Он узнал об этом днем раньше. Несколько недель до этого он провел в маленькой камере с окном. Посещения были запрещены, и из внешнего мира он не получал никаких известий. Ему даже не сообщили, в каких, собственно, преступлениях его обвиняют. Затем утром к нему явился следователь и объявил приговор.

– Суд прошел хорошо, – спокойно сказал он. Как и прочие такие процессы, это была короткая процедура в отсутствие обвиняемого и без соблюдения формальностей. – Изначально речь шла о пятнадцати годах. Приятель ваш, профессор, столько и получил. Но ваша супруга написала императрице очень милое письмо, должен я сказать, и потому государыня была снисходительна. На самом деле вам повезло даже больше. Впрочем, пусть госпожа Боброва сама обо всем расскажет.

Татьяна пришла несколько часов спустя. Только теперь он узнал, что графиня жива.

– Но она рассказала всем и каждому в Санкт-Петербурге, что ты пытался ее убить, – объяснила Татьяна. – В тот же вечер она отправилась в полицию и хотела, чтобы тебя арестовали. А потом, – Татьяна умолкла, – кажется, были и другие обвинения. – Она с тревогой посмотрела на него. – Они говорят, ты франкмасон. Это какая-то ерунда.

Александр вздохнул. Теперь он начал кое-что понимать.

Гнев Екатерины Великой, обрушившийся на масонов летом 1792 года, был внезапным. Возможно, его вызвал Новиков, когда во время допроса неосторожно обмолвился о существовании тайного внутреннего ордена розенкрейцеров. Исторические свидетельства показывают, что и впоследствии власти имели весьма смутное представление о том, как функционировал орден. Поскольку розенкрейцеры всегда сжигали свою переписку, точное количество его членов установить не удалось. Причастность великого князя Павла доказана не была; о международных связях существовали лишь туманные догадки. Но императрица повела себя непреклонно. Орден был тайным, его члены, вероятно, настроены радикально; должно быть, они сговаривались с ее сыном. Теперь она уже никому не доверяла. Их следовало уничтожить.

Надо сказать, что дело было спланировано весьма умно. Людей с большими связями, таких как князь, следовало тихо отправить в ссылку в их поместья. Книготорговца, продававшего масонские трактаты, необходимо было арестовать, а затем отпустить, сделав строжайшее внушение. Новикова ждал приговор в назидание остальным. «Но мне бы хотелось, – объявила императрица примерно наказать также и кого-то из Санкт-Петербурга, а не только из Москвы».

Потому было большой удачей, что в самый канун разгрома следователь Шешковский явился к императрице с удивительным известием: «Полагаю, мы обнаружили как раз такого человека, который нам нужен. Более того, – добавил он, – кажется, это опасный вольнодумец». И услышав, о ком идет речь, императрица осталась довольна.

Но как, удивлялся Александр, они столько о нем узнали? Скоро Татьяна разрешила его недоумение.

– Мадам де Ронвиль рассказала мне, что произошло, – объяснила она. – Она приходила ко мне после твоего ареста. Кажется, у графини было какое-то письмо – от профессора Новикова, франкмасона. Графиня не знала, что это, но показала в полиции. Она использовала любую возможность, чтобы тебя очернить.

Александр мог это представить.

– Затем ее навестил человек по имени Шешковский. Ты его знаешь?

– Да, знаю.

– Он беседовал с ней целый вечер. Она продемонстрировала ему множество статей, которые ты написал несколько лет назад. Он очень всем этим заинтересовался.

– Заинтересовался, да… – Перед мысленным взором Александра предстала эта картина: старуха и ловкий следователь. Как просто было получить от нее все нужные сведения. Как этот хитрец, должно быть, усмехался про себя, нет ничего удивительного, что он казался всеведущим!

И все же… даже когда Александр понял, в чем дело, в голову ему пришла еще более мрачная мысль. Хитростью ли вытягивал следователь улику за уликой из глупой старухи, или же графиня Турова без всяких уговоров и принуждения сама показала ему статьи – те самые, отражавшие и ее убеждения, которые она так страстно отстаивала, – зная, что они решат судьбу Александра?

Этого ему никогда не выяснить.

– Да, – грустно произнес он. – Она отмщена.

– Но есть и хорошая новость, – сказала Татьяна. – Ты не будешь отбывать наказание в крепости, как профессор. Догадайся, где будет твоя тюрьма?

Александр смотрел, ничего не понимая.

– Ты будешь заключен в монастыре, – улыбнулась она. – В Русском.

«Ну что ж, – размышлял он, покидая город в маленькой повозке этим промозглым октябрьским утром, – стало быть, императрица Екатерина наконец нашла место для игрока Боброва».

Как медленно, как тихо проходили годы. Он прислушивался к звону колоколов, призывавших монахов на молитву, и поэтому всегда знал, который теперь час. Однако порой Александру казалось, что маленький монастырь наполовину пуст. Он воображал, как проснется однажды в тишине и окажется, что последние монахи ушли, оставив его в келье с единственным странным товарищем.

Келья была довольно большой: выбеленные стены, высокое, забранное решеткой окно. Подпрыгнув, он мог ухватиться за прутья и, подтянувшись, увидеть верхнюю часть монастырской стены и край башен, тоже белых. Так что он видел внешний мир – по крайней мере, небо.

Ему дозволялось иметь книги, но при этом категорически никаких письменных принадлежностей. Один из монахов принес ему псалтырь. Татьяна, которая большую часть времени проводила в Русском, могла навещать его раз в месяц, обычно она приводила детей. «Если бы я был готов к отшельнической жизни, то мне не на что было бы жаловаться», – думал он.

Так проходили годы – тихо, и можно было бы сказать «беззаботно», кабы не мысли, неотступно преследовавшие днем, и не повторяющийся сон, терзавший его ночью.

Как странно было оказаться так близко от своих имений – и одновременно так далеко. Городок остался почти таким же, как в старые времена, и все-таки не таким. Монастырь, разумеется, являл ныне лишь тень прежнего величия. Когда Бобров посетил его мальчиком, монастырю принадлежали земли вокруг, граничившие с имением Александра, деревенькою Грязное. Но поскольку Екатерина реквизировала все церковные угодья, крестьяне, которые их раньше обрабатывали, теперь принадлежали государству. Из крупного землевладельца монастырь превратился в кучку полузаброшенных древних построек посреди государственных полей. В молодости Александр приветствовал бы подобные перемены. «Пусть Церковь занимается религией», – провозглашал он. Но теперь, даже запертый в одной из келий, он чувствовал, как изменилась атмосфера, и уже не был столь уверен в своей правоте. Древнюю Русь согнали с земли, монастыри опустошили, превратив в пустую скорлупку.