Эдвард Резерфорд - Русское

Само представление о сельской усадьбе еще только зарождалось в России. Поместье рыцаря и замок вельможи, столь распространенные в Англии и Франции, можно было встретить и много восточнее, например в Польше, но в государстве Московском они были совершенно неизвестны. А загородную виллу в духе Ренессанса, место отдохновения ее владельцев, где самый их досуг был отмечен утонченностью и изяществом, нельзя было и вообразить. До XVIII века Бобровы, приезжая в свои имения, всегда останавливались в обнесенном стенами городке Русском. В деревне, в помещичьем доме, почти не отличимом от крестьянской избы, ютились разве самые бедные из дворян, и только после Петра Первого российские помещики стали жить на манер европейских землевладельцев.

Их сельские усадьбы почти всегда были скромны. Если дворцы российских самодержцев и их фаворитов могли соперничать с дворцами европейских монархов и вельмож, то жилища людей вроде Боброва показались бы английскому джентльмену примитивными и выстроенными наспех. Действительно, обликом и размерами они напоминали скорее дома в недавно освободившихся американских колониях.

Лишь одно омрачало идиллию семейства Бобровых: название их деревни – Грязное. Пока они жили в Русском, это не играло роли, но, когда перебрались в имение, Александр решил, что название это звучит оскорбительно и нелепо. Он перебрал несколько возможных вариантов и в конце концов сделал свой выбор. И потому отныне официально и деревня, и поместье значились как Боброво, хотя старики по привычке продолжали использовать прежнее наименование.

В доме царила атмосфера напряженного ожидания. В окрестностях Москвы спешно собирали новые полки. Прошлым вечером Александр Бобров получил личное письмо от генерал-губернатора Владимира: тот просил его прислать побольше рекрутов из числа крепостных. Этим утром крестьяне в деревне тянули жребий, и вскоре он узнает, кому выпала солдатская доля.

Второй сын Александра, Алексей, хотя и всего девятнадцати лет, уже с гордостью служил офицером пехотного полка. Каждый раз, когда кто-нибудь подъезжал к дому, Татьяна бросалась к дверям, надеясь, что это нарочный привез письмо от сына. Самый воздух, казалось, был напоен патриотическим восторгом.

И все же Александр Бобров не мог отделаться от тягостных предчувствий.

«Я боюсь не столько нашествия наполеоновских войск, – говорил он Татьяне, – сколько своих собственных людей». Он имел в виду крепостных.

Обсуждая историю завоевательного похода Наполеона на Россию, часто забывают, что в предшествующие его вторжению месяцы многие помещики были обеспокоены, как бы не случился бунт внутри страны, и опасались его более, нежели самого неприятеля. А для подобных страхов существовали веские основания. Повсюду в завоеванных европейских странах французский император объявлял, что освобождает народы от их прежних правителей во имя революции: для многих из них он сделался героем. Действительно, в гигантском войске, которому предстояло под его началом вторгнуться в Россию в 1812 году, в этой легендарной Великой армии, французы, вообще-то, составляли менее половины от общей численности. А из всех других «двунадесяти языков» никто не сражался более яростно, чем солдаты из сопредельных польских земель, некогда захваченных Австрией и Пруссией при разделе несчастной Польши; их Наполеон и вправду освободил. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в России опасались, как бы их собственные покоренные поляки не восстали, присоединившись к наполеоновской армии, а следом за поляками – и русские крепостные мужики. «Он учинит то, что не удалось Пугачеву, и устроит у нас настоящую революцию», – мрачно предрекал Бобров.

Но если внешний мир таил в себе множество опасностей, то гостиная, где расположились Бобровы, являла собой тихую заводь, домашнюю идиллию. Комната была обставлена в английском вкусе: чопорная меблировка, две картины, переходившие в их семье из поколения в поколение, и несколько мрачных классических пейзажей – все привезенное из Санкт-Петербурга. Однако общее впечатление от гостиной можно было описать как милый беспорядок.

Александр и Татьяна сидели в креслах. На барине был старый синий английский сюртук, галстух и шелковые чулки; барыня, в длинном розовом платье с высокой талией, накинула на плечи модную разноцветную шаль и вышивала по канве в пяльцах. Старший из детей, двадцатидвухлетний Илья, что-то читал. Круглолицый и светловолосый, он был очень похож на мать. По мнению Александра, молодому человеку надлежало сейчас служить в армии и сражаться с врагом, подобно брату. Однако Татьяна не отпускала его от себя ни на шаг под предлогом того, что у мальчика-де хрупкое здоровье. Возможно, ей до сих пор было никак не преодолеть материнский страх за сына, с тех пор как в 89-м году она едва не потеряла его при рождении. «Хрупкое здоровье? – ворчал Александр. – По-моему, он просто толст и ленив». Жаль, что он позволил Татьяне так избаловать мальчика, ведь Илья был умен. Но теперь Александр не в силах был исправить последствия дурного воспитания и махнул на сына рукой, оставив Илью в покое.

А еще был маленький Сережа. Александр весьма удивился бы, если бы ему сказали, что его лицо невольно озаряется радостью всякий раз, когда он глядит на этого десятилетнего проказника. Но какой же он живой и смышленый, черноволосый, со смеющимися карими глазами – у всех остальных детей глаза были голубые – и своей неизменной веселостью. Сейчас он сидел у окна с сестрой Ольгой, с которой был неразлучен, рисовал смешные картинки и забавлял девочку.

За детьми присматривала пухленькая крестьянка лет сорока с небольшим. Няньку звали Ариной. Она только что рассказала им волшебную сказку, каковых знала множество, и Александр, слушая вполуха, в который раз дивился богатству преданий и поверий славянского народа.

На коленях у няни сидела годовалая Ариша, ее осиротевшая племянница и тезка. Хозяева позволили приютить сиротку в господском доме.

Картина была премилая. На столе в плетеных корзинках лежали пирожки с рисом, яйцом и иными начинками, на одном блюде – рогалики с корицей, на другом – яблочный пирог. Тут же стояла маленькая вазочка с жидким малиновым вареньем, Татьяна пила с ним чай, и блюдечко с нарезанным ломтиками лимоном для всех остальных. Для хозяина была припасена фляжка рома. А на боковом столике возвышался самый главный предмет, без которого не могло обойтись ни одно чаепитие, – самовар.

Самовар был великолепен. Александр купил его в Москве и очень гордился им. Серебряный, огромный, формою он напоминал греческую вазу. Нагреваемая углями, вода в самоваре всегда кипела, и время от времени Татьяна сама подходила к самовару с чайником, чтобы подлить свежего кипятка.