Эдвард Резерфорд - Русское

– Поистине, Сережа, – сказал он, – ты не мог выбрать лучшего времени для своего приезда.

Понять, почему Илья пережил тяжелейший кризис, было нетрудно. Все лето он обдумывал замысел своей великой книги. Каждое мгновение, неустанно и неотступно, ценой невероятного умственного напряжения, он посвящал своему основополагающему труду. И к августу создал проект обустройства новой, современной России, с законами и общественными институтами по западному образцу, с сильной экономикой – «вроде той, что построили торговцы и свободные фермеры Америки». План Ильи и в самом деле выглядел убедительно. Все казалось разумным, практичным, логичным; Илья излагал свои здравые соображения, как Россия может стать свободным и процветающим государством, не уступающим другим народам.

И тут в жизни Ильи наступил кризис.

Слушая взволнованные объяснения брата, Сергей отдавал себе отчет в том, что все его тревоги кажутся почти комичными. В самом деле, ну не смешно ли видеть, как бедный Илья вперевалку расхаживает по комнате, нахмурившись и качая головой, погруженный в размышления о судьбах России и всей вселенной. Однако одновременно он понимал и уважал позицию брата, ведь она, в сущности, не будучи комичной, отражала трагедию целой страны. А суть этой трагедии можно было сформулировать одной фразой.

– Ведь вот в чем кроется незадача, Сережа. Чем более разумным представлялся мне мой план, тем отчетливее всеми фибрами души я понимал, что это вздор и что ничего из этого не выйдет. – Увалень Илья с грустью покачал головой. – Утратить веру в собственное отечество, которое ты любишь, Сережа, ощущать, что именно оттого, что план твой осмыслен и разумен, он обречен, – ужасно, друг мой.

Нельзя сказать, чтобы терзания Ильи были чем-то исключительным: Сергей знал многих думающих людей, в том числе занимавших официальные посты, раздираемых теми же внутренними противоречиями. Как и многие до него и, без сомнения, многие после, Илья, цивилизованный западник, понимал, что все его надежды на светлое будущее страны тщетны, а усилия бессмысленны, так как инстинктивно ощущал, какова суть его родной России.

Однако все лето он продолжал неутомимо работать.

– Книга должна была стать делом всей моей жизни, Сережа. Я не мог так просто взять и отложить ее. Я никак не мог согласиться с тем, что тратил усилия зря, понимаешь? Кроме книги, у меня ничего не было. – День за днем он с трудом продвигался вперед, уточняя, редактируя, изменяя, но тревоги его не оставляли. В конце концов, он дошел до того, что не мог жить дальше.

Именно тогда, в состоянии крайнего нервного возбуждения, Илья вышел из дому и направился в монастырь, где не бывал много лет. Он сам едва ли отдавал себе отчет в том, что его туда привело. Может быть, воспоминания детства. Может быть, инстинктивное обращение к религии, последнему утешению, когда все остальное не помогло.

Он бродил по территории монастыря несколько часов, тщетно чая духовного просветления. Потом его осенило: а что, если пойти посмотреть на маленькую икону работы Андрея Рублева, которую много веков тому назад преподнесла в дар монастырю его семья.

– Поначалу, – сказал Илья, – я ничего не почувствовал. Это был просто потемневший от времени предмет.

Но потом Илье постепенно стало казаться, что маленькая иконка говорит с ним. Он простоял перед нею целый час. Потом еще час.

– И тут я наконец понял, Сережа. – С этими словами он возбужденно взял Сергея под руку. – Я понял, что́ не так со всеми моими планами. Ты был совершенно, абсолютно прав, мой милый Сережа, все именно так, как ты говорил. Я пытался помочь России, действуя умом, логикой. А следовало бы постичь ее и ее беды сердцем. – Он улыбнулся. – Ты обратил меня в свою веру. Теперь я славянофил.

– А твоя книга? – спросил Сергей.

Илья улыбнулся снова.

– Мне больше не нужно ехать за границу, – сказал он. – Ключ к судьбам России сокрыт здесь, в России. – И в нескольких коротких словах он обрисовал будущее своего отечества, как он его видел. – Главенствующую роль в преобразовании России сыграет церковь, – объяснил он. – Если руководящей силой в России не станет церковь, народ не проникнется желанием перемен. Мы можем ввести западные законы, независимых судей, может быть, даже парламент. Но толк от них будет, только если они появятся постепенно, в результате духовного возрождения нации. Вот что должно предшествовать любым общественным и политическим переменам.

– А как же Адам Смит?

– Экономические законы никто не отменял, но мы должны построить наши фермы и наши мастерские по образцу общины, на благо сообщества, а не личности.

– Выходит, тогда это не будет похоже на Запад.

– Да, правда. Россия никогда не уподобится Западу.

Сергей улыбнулся. Он не знал, прав его брат или нет, но радовался тому, что, по крайней мере, для его брата страдания и сомнения окончены. Дискуссия между теми, кто искал идеал на Западе, и теми, кто утверждал, что у России свой путь, несомненно, будет продолжаться. Может быть, эти две стороны так и не придут ни к какому компромиссу.

– Уже очень поздно, – взмолился он. – Пожалуйста, позволь мне отдохнуть!

И наконец он убедил Илью уйти, что тот сделал весьма неохотно.

До рассвета оставалось еще несколько часов. Он поймал себя на том, что почему-то почти непрерывно думает об Ольге.

На маленькой поляне было совсем тихо. В лучах раннего солнца слабо поблескивала роса на невысоких курганах поблизости. Чуть дальше открывался вид на монастырь, колокол которого только что умолк.

Дуэлянты остались в рубашках. В воздухе ощущалась прохлада, и Сергей невольно поежился.

Карпенко с Мишей, оба очень бледные, зарядили пистолеты. Передали их дерущимся.

И все это время Мишу неотвязно преследовала мысль: «Я знаю, что это надо сделать. Это единственный способ выйти из положения с честью. Однако это безумие. Это происходит не наяву, не на самом деле».

Ни один звук почему-то не нарушал тишину, даже птичье пение, когда дуэлянты стали медленно сходиться. Слышался только слабый звук их шагов, приминающих короткую, сырую траву.

Они повернулись друг к другу лицом. Раздались два выстрела.

И оба секунданта с криком бросились к Сергею.

Неудивительно, что пуля попала ему прямо в сердце. С ранней молодости Пинегин слыл отличным стрелком, неизменно поражавшим цель. Далеко на юге, в приграничных крепостях, сослуживцы завидовали этой его славе: вот почему много лет тому назад Алексей предупреждал, что Пинегин – человек очень опасный.

Вернувшись днем в Русское и узнав горестную весть, Алексей не выдержал и заплакал. По его требованию Пинегин тотчас же уехал.

Однако самое неожиданное событие произошло вечером.