Эдвард Резерфорд - Русское

Пробыв в Севастополе всего неделю, он столкнулся с Пинегиным.

Миша почти забыл о нем, но вот он, пожалуйста, даже почти не изменился: до сих пор в чине капитана, седые, стального оттенка волосы даже не поредели, обветренное лицо так же спокойно, как прежде, в зубах все та же неизменная трубка.

– А, Михаил Алексеевич, – сказал он, как ни в чем не бывало. – Мне кажется, мы с вами не разрешили один спор.

«Неужели возможно, – иногда удивлялся Миша, – что спустя все эти годы Пинегин всерьез желает со мной драться?» В самом деле, поначалу он склонен был счесть «отложенный» вызов некоей мрачной шуткой.

Однако по мере того, как шли месяцы, он стал осознавать, что для Пинегина, с его жесткими представлениями о чести, другого выхода просто не существовало. Миша назвал его трусом, поэтому им придется стреляться. То обстоятельство, что между вызовом и их встречей прошло десять лет, не имело никакого значения, так, пустяк, вздор.

Драться на дуэли во время боевых действий было невозможно, поскольку противоречило всем правилам поведения офицера. «Но когда все кончится, если останемся в живых, то можем разрешить спор», – любезно заметил Пинегин. И ничего нельзя было с этим поделать. «Иными словами, если не случится чуда, он совершенно точно меня убьет», – подумал Миша.

Во время этой ужасной осады они сталкивались довольно часто. Здесь, во взятом во вражеское кольцо, терзаемом болезнями городе, где каждый день у них на глазах умирали люди, они, связанные своей тайной и отъединенные ею же от всех остальных, продолжали встречаться, как двое духов из иного мира, – тихо и вежливо. Друг с другом они обращались едва ли не по-приятельски. Однажды после сильного обстрела с сотнями жертв они обнаружили, что помогают друг другу выносить тела погибших из горящего здания. Иногда Миша видел, как Пинегин спокойно ходит по тифозным баракам среди больных, словно не подозревая об опасности. Не боясь заразиться, он писал письма под диктовку солдат или сидел возле их коек, покуривая трубку и подолгу составляя им компанию. «Он идеальный офицер, человек, не знающий страха», – думал Миша.

Однако этот человек убил Сергея и убьет его самого.

Так прошло несколько месяцев. В марте этого года умер Николай I и на престол взошел его сын – Александр II. По слухам, война должна была скоро окончиться, но долгожданные переговоры ни к чему не привели, и злосчастная осада все продолжалась и продолжалась. В августе союзники не дали подойти к городу русскому спасательному корпусу. Три недели спустя французы овладели стратегически важной высотой, Малаховым курганом, и отказались ее вернуть.

Столь долго чаемая весть пришла утром 11 сентября. Она распространилась по городу – сначала подобно едва слышному шепоту, затем сделалась громче, сравнившись с негромким возгласом, и наконец переросла в один многоголосый, измученный, нескончаемый стон: «Отступаем!» Им отдали уже ожидаемый приказ. Внезапно стали запрягать обозных лошадей, грузить раненых на телеги. Повсюду – на улицах, на бульварах – воцарился хаос и суета, как всегда бывает, когда изнеможденная армия совершает последнее, неимоверное усилие, собираясь с духом и тщась отступить с поля брани, сохранив хотя бы видимость порядка.

Ближе к полудню в бой были направлены специальные подразделения. Их было несколько десятков, и на них возложили простую, но важную задачу. Им предстояло взорвать оставшиеся до сих пор невредимыми севастопольские укрепления. «Если неприятель хочет завладеть городом, пусть ему достанутся одни руины, – объявил Мишин командир. – Мне приказали немедля прислать нескольких офицеров и рядовых. Вы направляетесь в распоряжение капитана девятой роты».

Так и получилось, что Миша поступил под начало капитана Пинегина.

Пробираться вперед по направлению к первой цели было опасно и жутко. Когда они перебегали небольшую площадь, над головами у них просвистел снаряд и взорвался, ударившись в стену дома примерно в двухстах шагах позади них, так что земля содрогнулась у них под ногами. На узенькой улочке, через которую им пришлось пробежать потом, они заметили два неразорвавшихся снаряда. Теперь они уже видели цель. Это был участок стены, построенной, чтобы дать укрытие орудиям. Однако, чтобы дойти до нее, требовалось пробраться вдоль другой части стены, которую, по лености или по глупости, не защитили должным образом. А поскольку совсем рядом, в разрушенном здании, засела группа французских снайперов, подрывникам угрожала немалая опасность. Дважды, пока они ползли вдоль стены, Пинегин рывком бросал Мишу на землю, спасая от просвистевшей у них над головами снайперской пули.

Задача их была несложной. Рядовые поднесли бочонки с порохом. Миша и Пинегин тщательно все устроили, приладили и протянули вдоль стены запал. Тем временем они отослали своих людей, приказав им забрать оставшуюся взрывчатку.

Пока они минировали стену, почему-то стало очень тихо. Снайперы, разумеется, никуда не делись, они просто ждали, когда русские покажутся из укрытия. Обстрел ненадолго прекратился. Веял легкий ветерок, приятно пригревало солнце. Небо было бледно-голубое.

Именно в эту минуту Миша Бобров внезапно осознал, что может совершить убийство.

Они остались одни. Рядовые отошли на несколько сотен саженей и скрылись из глаз. Более никого поблизости не было. Оказалось, что Пинегин не вооружен. Он опустился на колени спиной к Мише, возясь с запалом, сжавшись под защитой стены, стараясь, чтобы его не заметили снайперы.

Ну можно ли было придумать уловку умнее? Все было бы так просто! Пинегину довольно было только на секунду показаться из-за парапета, на одно мгновение. Только чтобы привлечь огонь снайперов. Хватит и одного выстрела, только чтобы услышали их солдаты. А потом… Он положил руку на рукоять пистолета. Один-единственный выстрел, какая разница, откуда он раздастся? Скажем, в затылок. Он бросит тело Пинегина здесь, взорвет стену и принесет рапорт, что капитана убил вражеский снайпер. Никто даже ничего не заподозрит.

Неужели он, Миша Бобров, может совершить убийство? К своему собственному удивлению, он понял, что да. Может быть, он научился пренебрежительно относиться к человеческой жизни за те месяцы, что провел в севастопольском аду? Но почему-то он в этом сомневался. Нет, честно признался он себе, все дело в простом человеческом желании уцелеть. Пинегин намеревался хладнокровно убить его. И Миша собирался сделать то же самое, только опередив его с выстрелом.

А что помешает ему так поступить? Нравственные соображения? А что, в конце-то концов, нравственного в дуэли, когда оба участника соглашаются совершить убийство? Неужели жизнь Пинегина так много стоит по сравнению с его собственной? Разве у него нет дома жены и ребенка, тогда как у его противника всего-то и есть, что холодное сердце и странная, непонятная гордость? Нет, подумал Миша, ничто не помешает ему убить Пинегина, кроме одного.