Эдвард Резерфорд - Русское

Семья Романовых была небольшой. За эти годы Тимофей и Варя потеряли четверых детей от болезней и недоедания, но такие трагедии были привычны. Слава богу, хоть Наталья и Борис были здоровы. Арина тоже, хоть и не совсем оправилась от страшного голода 1839 года, была сама энергия: маленькая, усохшая, порой ядовитая, но неукротимая. Вместе с новой женой Бориса они все вместе жили в крепкой двухэтажной избе в центре деревни. И Тимофей, которому теперь было пятьдесят два года, с нетерпением ждал, когда станет полегче.

Но, к его удивлению, месяц назад Варя сообщила ему, что снова беременна.

– Сначала я не могла в это поверить, – пояснила она, – но теперь убеждена, что так оно и есть.

И в ответ на ее смущенный взгляд он молодецки улыбнулся и заметил:

– Подарок от Бога.

«Или проклятие», – подумал он теперь.

Ведь Борис только что объявил, что готов пустить их по миру.

Отмена крепостного права изменила жизнь Тимофея и его семьи, но едва ли к лучшему. Этому было несколько причин.

В то время как крестьяне на землях, принадлежащих государству, получали вполне приличный надел, крепостные прочих землевладельцев – нет. Во-первых, только около трети помещичьих угодий было фактически передано крепостным крестьянам, а прочее осталось у помещиков. Во-вторых, крепостные должны были внести плату за полученную землю: пятую часть – деньгами или трудовыми повинностями, остальные четыре пятых – ссудой от государства в виде облигаций, подлежащих погашению в течение сорока девяти лет. Так что, по сути, крепостные России были вынуждены брать закладную под свое имущество. Что еще хуже, помещики ухитрялись искусственно завышать цены на землю. «И дело не только в этих проклятых выплатах, – жаловался Тимофей. – Это ведь мы, крестьяне, так и продолжаем платить все налоги. Как и прежде, мы содержим землевладельцев!»

Это была абсолютная правда. Крестьяне платили подушный налог, от которого дворяне были освобождены. Они также платили множество косвенных налогов на продукты питания и спиртное, что для бедных семей было еще более тяжким бременем. В результате получалось, что крестьянин Тимофей, освободившись от крепостного ига, фактически платил государству за каждую десятину своей земли в десять раз больше, чем дворянин Бобров за свою. Поэтому неудивительно, что Тимофей, как и большинство крестьян, часто бормотал: «Когда-нибудь истребится ихнее семя – и вся земля наша будет».

Однако никакой личной ненависти он к помещикам не испытывал. Разве они с Мишей Бобровым не играли вместе в детстве? Но он знал, что этот дворянин – нахлебник. «Говорят, цари отдали Бобровым свою землю в обмен на верную службу, – объяснял он детям. – Но царю Бобровы больше не нужны. Так что он скоро заберет их землю и отдаст ее нам». Эту немудрящую веру разделяли крестьяне по всей России: «Наберитесь терпения. Царь даст».

Поэтому и он ждал лучших времен.

Молодой Борис Романов был приятным на вид – плотным и коренастым, как и его отец, но с более светлыми каштановыми волосами, уже довольно редкими спереди. Взгляд его голубых глаз был добрым, хотя и задиристым.

Борис не хотел причинять боль своей семье, но с тех пор, как он женился, жизнь в общем доме стала невыносимой. Появление его жены – живой золотоволосой девушки – привело к перераспределению ролей во внутрисемейной иерархии. Если раньше Арина и Варя требовали послушания от его сестры Натальи, то теперь, забыв о ней, они то и дело донимали жену Бориса. «Что я им, слуга?» – возмущалась она.

Но именно неожиданная беременность его матери завела ситуацию в тупик. «Вообще-то, это наше дело – род продолжать! – сетовала молодая жена Бориса. – И как же нам-то быть, коли все будут нянькаться с ее очередным драгоценным чадом?» Тимофей, вечно угрюмый и чувствующий повисшее в доме напряжение, тоже стал по малейшему поводу кричать на сына. «Разве так дрова складывают, чухна?» – вопил он. А жену Бориса предупредил: «Может, с сыном-то я и дал маху, но вот родишь мне внука, будь уверена, вколочу я в него ума!»

К наступлению весенней распутицы Борис решил, что дальше так продолжаться не может. И именно поэтому в то самое утро он решительно объявил во всеуслышание, что отделяется от родительского дома.

У него было несколько друзей, которые недавно так и поступили. «Сперва, конечно, трудненько, – предупреждали они его. – Но потом все проще. И куда как хорошо, не приходится ссориться со стариками».

Он был уверен, что это хорошая идея.

На самом деле он бы отделился от семьи и раньше, если бы не его сестра Наталья. Что же с ней будет? Что ждет в семье эту ерепенистую пятнадцатилетнюю девочку с надутыми губами? «Они ее сломают, – сокрушенно говорил он жене. – Они ее в гроб загонят, чтобы загладить свою вину перед нами». Он предлагал взять Наталью в их дом, но жена была против. Наталья тоже была непреклонна. «Иди, Борис, – сказала она ему. – Обо мне не беспокойся». А когда он спросил, как же она там сдюжит, Наталья ответила: «Со мной все будет в порядке, вот увидишь. – И усмехнулась. – Есть у меня одна задумка».

«Интересно какая?» – подумал он тогда.

Спустя какой-то час Тимофей Романов, с довольно бледным видом, стоял и смотрел в открытое поле. Рядом с ним стоял человек, который теперь должен был решить его судьбу.

К деревенскому старосте, маленькому седобородому мужичку с трубным голосом и решительными манерами, Тимофей почтительно обращался по старинке, то бишь по отчеству, именуя его Ильичом.

Не поднимая глаз на старосту, Тимофей нервно объяснил ситуацию, а закончив, не в силах ждать, резко повернулся к нему и спросил:

– Ну что, Ильич, я разорен?

Что бы в ответ ни прозвучало, он знал, что это будет приговор, который уже не оспорить.

Тимофей Романов был свободен, хотя на самом деле – нет. В этом он походил на большинство бывших крепостных в России. Ибо, отдав крепостным землю, царские советники столкнулись с еще одной сложнейшей проблемой: а что, если эти крестьяне, уже не принадлежащие своим господам, начнут бродить где попало и делать, что им вздумается? И как их контролировать? Где гарантии, что они буду обрабатывать землю и платить налоги? Свобода – это прекрасно, но нельзя же допустить хаоса. И вот, не мудрствуя лукаво, власти пришли к простому решению. Крестьянин, хотя и оказывался юридически свободен, все равно был привязан к своему месту. Отнятая у помещика земля передавалась не крестьянину в отдельности, а деревенской общине, которая отвечала за налоги и все остальное. Если бы, например, Тимофею понадобилось поехать в Москву, ему пришлось бы обратиться за паспортом к старосте деревни, как прежде в таких случаях он обращался к Боброву. Даже мелкие проблемы и споры решались только в общине. А главное, именно сельский староста периодически перераспределял разбросанные полоски земли – столько-то хороших, средних и плохих на каждую семью. Короче говоря, Тимофей Романов был теперь фактически членом средневековой деревни без феодала – или, говоря современным языком, принудительного крестьянского колхоза. Термины тут не имеют значения, поскольку на самом деле обозначают одно и то же.