Эдвард Резерфорд - Русское

Но хотя она и догадывалась, что будет значить для нее уход Бориса, она все же была на его стороне. Она любила его. Она знала, что так и должно быть. «По крайней мере, он будет счастлив», – думала она. А был ли у нее свой собственный план, о котором она говорила Борису?

Никакого плана не было. Она понятия не имела, что делать.

Она потуже затянула на голове платок, так как от влажного ветра лицо ее раскраснелось. У нее был только один возможный выход.

Она собиралась встретиться с Григорием.

Михаил Бобров и его жена Анна светились от счастья.

В тот день, когда уже смеркалось, к дому Бобровых подъехал небольшой тарантас, из которого, к их изумлению, выскочил Николай, подбежал обнять их и объявил:

– Меня пораньше отпустили из университета, чтобы добраться к вам, – и вот я здесь. – А когда он добавил, что приехал с другом, Михаил радостно воскликнул:

– Тем веселее, мой дорогой мальчик! – И, привычно взяв сына за руку своим мягким фамильным жестом, он повел его в дом.

Михаил Бобров всегда ставил себе в заслугу, что хорошо ладит с сыном. Он все еще помнил мрачную атмосферу в Боброво, причиной которой был его строгий старый отец Алексей, и потому давно для себя решил, что подобное больше никогда не повторится. Впрочем, это было для него естественно, поскольку он был человеком добрым и покладистым.

А главное, он всегда с удовольствием позволял мальчику спорить с собой. «Совсем как милый Сергей и старый дядя Илья», – говорил он. Действительно, он очень гордился своим умением вести спор; и даже если Николай иногда горячился – что характерно для молодых людей, – Михаил никогда не возражал. «Мальчик в основном правильный», – говорил он потом жене. А когда ей казалось, что он позволяет Николаю слишком далеко заходить, Михаил отвечал: «Нет, мы должны слушать молодежь, Анна, и стараться понять их. Ибо они – будущее».

Он не раз поздравлял себя с тем, что эта стратегия явно оказалась верной.

Оба гостя устали после долгой поездки и, поужинав, выразили желание пораньше лечь спать.

– Ну, предвкушаю прекрасные беседы с этими молодыми людьми, – заметил Михаил, когда он и Анна остались в гостиной одни. – Может, не всем нравится, что происходит в университетах, но наши молодые люди всегда возвращаются оттуда полные новых идей. – Он довольно улыбнулся. – Мне придется быть начеку.

Только одно его озадачивало. Чушь, конечно, но в тот момент, когда Михаил увидел друга Николая, у него возникло странное чувство, будто он знает этого молодого человека. Но откуда, как, черт возьми?

Евгений Павлович Попов. Именно так и представился этот рыжеволосый гость – фамилия довольно распространенная.

– А мы не встречались раньше? – спросил Михаил.

– Нет.

Михаил не стал углубляться в эту тему, и все же был уверен, что что-то тут не так… Ночью он не мог заснуть, слишком взволнованный приездом Николая, и среди разных тем, одолевавших его, вертелась и маленькая загадка насчет этого Попова.

Приезд сына всегда заставлял Михаила Боброва думать о будущем. Какое имение он сможет передать юноше? И какая жизнь ждет Николая? А главное, что думает об этом он сам? «Я должен спросить его о том-то и том-то», – размышлял он. Или, вспомнив о каком-нибудь дорогом ему проекте, задавался вопросом: интересно, одобрил бы это сын? Вот так посреди ночи и теснились в его голове самые разные мысли.

И хотя лично у него, Михаила Боброва, дела шли довольно плохо, он пребывал в убеждении, что в целом все к лучшему. «Я с оптимизмом смотрю в будущее», – заявлял он. С подобной позицией его жена, в общем разделяющая его взгляды, никак не могла согласиться.

По существу же, дела в имении Бобровых шли хуже некуда. Ибо если отмена крепостного права оказалась для крестьян сплошным разочарованием, то и для помещиков она вышла боком.

Первая проблема была старой и знакомой. К 1861 году Михаил Бобров, как и почти все знакомые ему помещики, уже отдал в залог семьдесят процентов своих крепостных под ссуду в Государственном банке. В течение десяти лет после освобождения крестьян половина денег, полученных им в качестве компенсации, шла прямо в банк, чтобы погасить долги. Кроме того, государственные облигации, которые он получил в качестве частичной оплаты за бывших крепостных, – облигации, которые крестьяне так упорно пытались погасить, – постепенно теряли свою ценность, поскольку Россия страдала от умеренной инфляции. «Эти проклятые облигации уже стоят две трети того, что было раньше», – заметил он Анне всего неделю назад.

Из-за долгов и нехватки наличных денег Боброву было трудно оплачивать труд своих бывших крепостных, возделывавших оставшуюся у него землю. Некоторые участки были сданы в аренду крестьянам, некоторые – купцам, а некоторые, как он опасался, вскоре должны были быть проданы. Большинство его друзей продавали землю. Поэтому с каждым годом он становился все беднее.

Почему же тогда он оставался оптимистом?

Причин было несколько. Российская империя, безусловно, стала более сложившейся и сильной, чем во времена его молодости. После столетий конфликтов империя, казалось, наконец-то достигла своих естественных границ. Правда, огромная территория Аляски в 1867 году была продана Соединенным Штатам. «Но это слишком далеко», – говорил Бобров. А тем временем Россия укрепляла свои позиции на дальнем тихоокеанском краю Евразийской равнины, где новый порт Владивосток, расположенный напротив Японии, предполагал начало энергичной дальневосточной торговли. На юге после освобождения Крыма Россия вновь получила свой флот в Черном море, а на юго-востоке она постепенно покоряла народы за Каспийским морем – с их пустынями, богатыми караванами и свирепыми правителями. На западе было подавлено последнее восстание поляков, и Россия, будучи теперь ближайшим союзником Пруссии, поддерживала мирные отношения со своими западными соседями. И если, по словам некоторых, Прусское королевство и его блестящий канцлер Бисмарк казались слишком охочи до власти, то какое это имело значение для царской империи, которая занимала шестую часть суши?

Но истинная причина оптимизма Боброва заключалась в том, что он видел внутри самой России.

«За последние пятнадцать лет, – говорил он, – здесь проведено больше реформ, чем за все время после Петра Великого».

Возможно, что царь Александр II всего лишь хотел поддерживать порядок в России, но, решив, что для этого необходимы реформы, он добился поразительного прогресса. Скрипучая, древняя правовая система была полностью реформирована. Теперь, впервые за восемьсот лет российской истории, появились независимые суды, с независимыми судьями, профессиональными юристами, куда каждый имел доступ и где процессы шли не в тайном, а в открытом режиме. Был даже суд присяжных. Подверглась реформе и военная служба: все мужчины, дворяне и крестьяне, подлежали отбору по жребию в армию – но только на шесть лет, а не на двадцать пять. И во всех полках, кроме элитных, человек из низкого сословия мог даже стать офицером. «Видит Бог, с такой армией мы действуем лучше, чем было в Крыму», – любил говорить Михаил своим друзьям, которым не нравилась такая сословная чехарда.