Вячеслав Крашенинников - Лев Майсура

Мэттьюз выругался, но что мог он сделать с безоружной и измученной до предела армией, в которой каждый четвертый солдат и офицер был ранен или болен? Генерал проклинал сейчас свою самонадеянность и фантастические надежды на помощь с юга...

Пленная бомбейская армия промаялась в долине несколько дней, окруженная бурыми, поросшими редким вереском скалами. Немилосердно палило солнце, причиняя страдания больным и раненым; многие умирали, и их хоронили на импровизированном кладбище у края лагеря.

Армия, разбойничавшая в Оноре, Анантапураме и Беднуре, не имела права рассчитывать на снисхождение. За пленниками бдительно следили джасусы.

Первого мая 1783 года в устье долины появился зеленый шатер правителя Майсура. Начат был повальный обыск. Паника охватила солдат и сипаев. Каждый пытался скрыть от джасусов хотя бы часть золота, а те придирчиво перетряхивали солдатские ранцы и имущество офицеров.

Капитан Макдональд, которого пару дней назад чуть не застрелил майсурский сипай, когда тот ящерицей пытался выбраться из долины, лихорадочно мял в руках кожаный кошелек. В нем оставалось не так уж много. Макдональд схватил за ошейник своего колли — рыжего красавца с пышным хвостом. Разомкнув узкую пасть собаки, он запихивал туда монеты.

— Выручай хозяина, дружище! — шептал он.

Пес чувствовал себя худо — в желудке у него тяжелым комом лежало золото. Наконец, не вынеся издевательства над собой, он рявкнул и попытался укусить капитана, но получил крепкий пинок. Ах, эти неблагодарные люди! Давно ли во время одного из походов, когда солдаты и сипаи, обливаясь потом, шагали по дороге, капитан вместе с другими офицерами развлекался охотой на кабанов. Вот тогда-то черный и страшный кабан распорол брюхо коню и, яростно хрюкнув, кинулся было на вышибленного из седла Макдональда. Колли бросился на кабана и отвлек его от хозяина, который без памяти лежал рядом со сломанной пикой. А теперь — такая неблагодарность!

Однако капитану было не до собачьих обид. Награждая пса тумаками, он заставлял его заглатывать монету за монетой. Вскоре кошелек был пуст.

К полудню на место обыска прибыл Типу. Он сошел с Тауса и расположился в кресле на пригорке.

Пурнайя, глава финансовой и налоговой службы Майсура, доложил:

— Обыск ведется успешно, хазрат. Ангрезы прячут украденное золото и драгоценные камни в ранцах, в хлебе, в своих постелях, — словом, кто как может. Некоторых пришлось отделать прикладами — не желали отдавать...

— Продолжайте, — сказал Типу. — Деньги должны быть возвращены в казну.

Типу задумчиво смотрел на растревоженный человеческий муравейник. Он был не в силах понять английского генерала, который сам дал ему предлог для того, чтобы наказать эту разбойничью армию. Что ж, пускай пеняет на себя!

Обыск между тем продолжался. На кусках белой материи росли и росли кучи золота. Майсурцы обыскали солдат и унтеров. Наконец, пришла очередь офицеров.

— Нет у меня ничего, — жестами объяснил капитан Макдональд рослому наику.

Тем не менее по приказу наика сипаи тщательно перетрясли все имущество капитана. Ничего не оказалось и у слуг капитана:

— Гляди, Сагуна!— воскликнул один из сипаев, показывая рукой туда, где привязанная к колышку возле палатки коза, принадлежавшая капитану, обнюхивала крупный драгоценный камень. Он поблескивал среди полупережеванной травы. Капитан побледнел.

— Так говоришь — нет у тебя ничего? — спросил Сагуна, поднося к его носу драгоценный камень. — Проклятые убийцы!

Внимание сипаев привлекли и куры капитана. Они сидели в корзине, нахохлившись, с раскрытыми клювами. Несчастных птиц тотчас вспороли, из них полетели окрашенные кровью драгоценные камни. Потом очередь дошла до козы и колли...

Во второй половине дня Пурнайя доложил Типу:

— Обыск окончен, хазрат. По моим расчетам, недостает нескольких десятков тысяч... — Наклонившись, вазир сказал что-то на ухо Типу. Тот удивился:

— Не может быть!

— Правда, хазрат, — заверил Пурнайя, держась за кончик уха, — это была клятва. — Моих джасусов не проведешь.

— В таком случае вспомни, что делают маратхские пираты с пленными купцами.

Всему воинству ангрезов было приказано построиться и снять брюки. Майсурцы извлекали золотые монеты из таких частей их тел, которые вовсе не предназначались для целей хранения. Буквально падали со смеху французы из отряда Коссиньи. Молодой офицер-кавалерист, который служил переводчиком Лютф Али Бега во время разговора с генералом Мэттьюзом, хохотал до слез.

— Ладно, Дежан, — говорил он соседу-пехотинцу. — Против вашего толстяка ставлю вот на этого тощего капитана!

Через минуту, сгибаясь пополам от смеха, он говорил капитану Макдональду:

— Браво, капитан! Вы герой! И как только вы умудрились набить в зад столько золота. Я выиграл на вас бутылку шампанского!

Весь красный от унижения, Макдональд молча застегивал бриджи. Ах, как ненавидел он в этот миг Типу и этих майсурских сипаев с их наиком! Ничего не осталось от золота и камней, которые он получил в казне или раздобыл в городе. Правда, в последний момент капитан решился проглотить несколько дорогих камешков, но что толку? В животе у него отчаянно бурлило — минуту назад верзила наик с хрустом завернул ему руки за спину, а сипаи влили ему в рот целый стакан отвратительной маслянистой жидкости...

Обыск раненых не дал почти никаких результатов. Майор Вильямс, раненный в ногу во время последней вылазки, попросил майсурцев освободить его, пожилого человека, от такого позора. Наик, командовавший обыском, был ошеломлен — ангрез говорил на чистом дакхни.

— Ладно, ступай, сахиб. Я верю тебе.

Майор поблагодарил и, сильно, прихрамывая, отошел к арбам, возле которых лежали раненые и больные тифом.

Прокопченные бородатые кузнецы принялись набивать на пленников наручники. Вскоре попарно закованные англичане, гремя цепями, поплелись на восток. Впереди, прямой и надменный, шагал генерал Мэттьюз. Видимо, и сейчас он был убежден в правоте всего того, что было им сделано на Малабаре...

Сплевывая кроваво-красную от бетелевой жвачки слюну, шли по бокам колонны конвоиры. Низкорослый сипай с побитым оспой лицом говорил своему приятелю, ставшему недавно наиком:

— Удивляюсь я, глядя на большого сахиба, Сагуна! Типу уличил его в краже, а ему хоть бы что. И ему не было стыдно, когда обыскивали его армию?

Тот отвечал:

— Жулика не отучить от его ремесла, даже если однажды его изобьют палками на базаре...

— Гляди, как важно шагает!

Сагуна пожал плечами:

— Разве не слыхал поговорки? У буйвола — два рога, а у гордости да надменности — целых восемь! Большой сахиб думал, что он достанет головой до небес, а сам угодил задницей в грязную лужу.