София Волгина - Екатерина Великая. Греческий прожект

Шешковский хотел продолжить, но государыня, махнув рукой, перебила его:

– Ну да Бог с ним! Он ужо на небесах.

Не глядя на него, стараясь говорить спокойным голосом, приказала:

– Прошу, не медля, передать дело Радищева в Уголовную палату, Степан Иванович.

Разгневанная императрица, ни с кем не попрощавшись, удалилась. Мамонов нехотя последовал за ней.

Записки императрицы:

Согласно моему повелению всем русским вернуться из Франции в свое отечество, множество моих верноподданных оборотились назад к своим домам. Среди них и семейство Голицыных. Сыновей своих они, однако, отправили в Италию. Голицыны поселились на Малой Морской, дом 10. Наталья Петровна держит свой дом открытым по средам, а сестра ее, Дарья Петровна Салтыкова, по воскресеньям.

Екатерина не могла, а точнее, не умела с безразличием относиться к близкому своему окружению, будь то прислуга, фрейлина, подруга, фаворит или любимец. Она видела в каждом из них необычные таланты и способности. Зная ум и немалые способности своего любимца, Екатерина готовила своего Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова к должности вице-канцлера. Граф постоянно находился с ней во время приемов иностранных послов. Не далее, как намедни они вместе встречали вновь присланного вместо посла графа Луи Филиппа де Сегюра, поверенного в делах Франции господина Эдмона-Шарля Женэ, коий доложил, что весьма скоро прибудет посол Республики маркиз Рене Эсташ д’Осмонд, граф де Буатрон. Екатерина видела, что Александр на таких приемах весь – внимание и любезность, умел вести разговор весьма полезный для присутствующих собеседников. И оное весьма радовало ее. Радовало и то, что он каким-то образом сумел так построить отношения с Великим князем, что тот был весьма к нему благосклонен. Однако, значительная перемена в приватных с ним отношениях, отравляла ей жизнь. К тому же, враги графа Мамонова не переставали намекать ей на его измену. Екатерина положила сама убедиться в верности доносов.

Дмитриев-Мамонов сам тоже почувствовал, что Екатерина все знает и, предвосхищая вызов для объяснения, однажды утром, нарядившись в красный бархатный кафтан, коий особенно был ему к лицу, надев все ордена и бриллианты, явился к Екатерине. По его виду она поняла, что предстоит объяснение, и, готовая к разговору, сама заговорила о неожиданном для нее его охлаждении. Мамонов сначала, как делал оное и прежде, сослался на болезнь, а потом заявил, что он не достоин ее, но о своей любви к фрейлине ничего не сказал. После оной беседы, изрядно задетая за живое, Екатерина села к столу и написала Мамонову:

«Я старею, друг мой. Будущность твоя меня крайне безпокоит. Хотя Великий князь к тебе благосклонен, однако я крайне опасаюсь, чтобы завистники (а у кого их нет при дворе?) не имели влияние на его переменчивый нрав. Отец твой богат, я тоже тебя обаготила; но после меня, что будет с тобою, естьли я заранее не подумаю о судьбе твоей? Ты знаешь, что покойная графиня Брюс была лучшим другом моей юности. Умирая она мне поручила свою единственную дочь. Теперь ей 14 и я имею право распологать ея будущностию. Женись на ней, ты из нея образуешь себе жену по вкусу и будешь одним из первых богачей в России. Женившись, ты здесь поселишься, за тобою останутся все занимаемые тобой должности; ты будешь помогать мне по прежнему сведениями и умом, которыя, ты знаешь, я высоко ценю. Отвечай мне откровенно. Твое счастье – мое счастье».

Через полчаса Мамонов написал и отослал из из соседней комнаты записку:

«Дальше таиться нельзя. Должон признаться во всем. Судите и милуйте. На графине Брюсовой жениться не могу. Простите. Более году люблю без памяти княжну Щербатову. Вот будет полгода, как дал слово жениться. Надеюсь, поймете и выкажете милосердие и сострадание.

Несчастный, но вам преданный до смерти, А.»

Екатерина читала сие послание стоя. Прочитав, она бессильно опустилась на сиденье стула. Листок выпал из ее руки. Стало быть, и в самом деле, оные двое, за ее спиной встречались, смеялись над ней и ее чувствами… Екатерина не плакала. Глаза ее сухо блестели. Во рту все пересохло, губы моментально потрескались. И почему у нее не как у всех людей!? То ее не любил законный муж, то Салтыков был сослан, то Понятовкий уехал, то Орлов изменял, то Васильчиков был не рыба ни мясо, то Потемкин был чрезмерно и рыба и мясо, но его все время куда-то несло, то Римский-Корсаков, ей изменял, и токмо любимый Сашенька Ланской любил ее так, как она желала, но он ушел в мир иной. И вот, наконец, Мамонов, сей ее последний фаворит, коего она любила не менее предыдущих, оскорбил ее так, как никто, предпочтя ей каковую-то, ничего не представляющую из себя, девицу, токмо, вестимо, из-за того, что молода. Не оскорбление ли сие Ей, императрице Всероссийской? Через минут пять вошел сам Мамонов. Екатерина, не глядя на него, спросила:

– Так это – правда?

Мамонов, понял, что выдал себя. Пристыженный, смутившись, он выбежал из комнаты. Екатерина вызвала Дарью Щербатову. Та вошла к ней в слезах и бросилась в ноги.

– Я вас взяла по смерти ваших родителей, – пеняла ей как можно спокойнее государыня, – я старалась всячески их заменить. Опричь благосклонности вы от меня ничего не видали… Теперь окончательно исполняю долг свой. Я знаю, что вы любите графа Мамонова. Он сей час признался мне в своей любви к вам. Я решила устроить вашу свадьбу и дам приказание для безотлагательного совершения оной.

С последними словами, Екатерина, встав, быстро вышла из комнаты.

Императрица Екатерина Алексеевна паки вызвала Нарышкину. Приняв ее в Янтарной комнате, она все поведала подруге. Нарышкина, хмуря брови, изрекла:

– Бесстыжая девка, сия Щербатова!

– Вообрази, сия девица была взята во дворец, еще девочкой, из милости по просьбе ее тетки, княжны Дарьи Александровны Черкасской. Воспитывалась она на половине фрейлин под присмотром баронессы Мальтиц. Два года назад она была пожалована во фрейлины и тут же, представь, у сей Щербатовой послучилась «интрига» с аглинским министром – резидентом Фитцем Гербертом, коий увлекся княжной.

– Я ж говорю, развратница! – изрекла катергорическим тоном Никитична.

– Смешно сказать, – обиженно продолжала Екатерина, – но дед сей княжны, князь Михаил Михайлович Щербатов, великий моралист, сказывают, всеюду и везде изражается о повреждении нравов в России, немало намекая и на меня.

Никитична, покраснев от негодования, выпалила:

– А его внученька, Дарьюшка, получив шифр императрицы, даром-то времени не теряла… Посмотрел бы дед на повреждение нрава своей внучки! Ладно, еще была бы замужняя женщина, а то ведь девица! Стыд и срам вам, господин дедуля – князь Щербатов!