Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

Парень в терном картузе набекрень и прасольской поддевке, быстроглазый и какой-то чересчур нахальный, обратился к Шлихтеру:

— Спичек нету?

Движением глаз он внимательно осмотрел прохожих.

— Не курю, — сказал Шлихтер. — Восемьдесят два.

— Тридцать девять, — ответил парень. Пароль был правильный в сумме должно получиться сто плюс сегодняшнее число: сто двадцать один.

Зайдя в кабинку вокзального туалета, Шлихтер мигом передал парню жилет с листовками и вышел.

— Осторожней! — успел только шепнуть парень. — Тут «крючков» напихали полный бан. Обойдите круголя…

В тревожной серости утра опытным глазом сразу же разглядел бесцельно фланирующих филеров.

«Крючки»! Неплохо сказано!»

Перейдя железнодорожное полотно, он через отверстие в заборе спустился на Соломенку — колонию железнодорожников, мастерового люда. Шлихтер любил Соломенку — этот своеобразный и своенравный город в городе — за ее любопытные типажи и свободолюбивый нрав. Он прошел по главной улице — Большой, пытливо присматриваясь к домам и людям. Улица внезапно ожила. Заскрипели калитки. Зашуршал под ногами гравий. Из всех домов и переулочков двинулись темные фигуры рабочих. Люди шли обычными неторопливыми шагами, за долгие годы научившись точно рассчитывать свое время. Изредка доносился девичий смех. Общее настроение у всех спокойное, сосредоточенное.

И тут взяло сомнение: «Да полно, будет ли вообще стачка?»

Ворота втянули в чрево мастерских последние группки рабочих.

В шесть утра прозвучал гудок. Спокойно. Уверенно. Властно. Он настойчиво призывай к труду. От неожиданности Александр вздрогнул. Резкий звук ударил по нервам. Это был последний мирный гудок. Прохожие заметно заторопились. Железные ворота, лязгнув, закрылись. А на улице остались только люди совсем другого облика. И, как ни странно, — женщины разных возрастов с целыми выводками детей. Одни пришли сюда, чтобы поддержать дух своих кормильцев, другие, наоборот, просить, чтобы не лишали они их последнего куска хлеба.

Из мастерских доносилась обычная трудовая симфония: шипенье паровозов, удары тяжелых молотов, монотонное жужжанье станков и пронзительный вопль располосованного железа.

Щелкопёры из «Киевлянина» проследовали в кабинет директора, а пронырливые репортеры из «Южной копейки» шныряли в толпе, расспрашивая: «Правду ли говорят, что из полицейских участков выпустили всех до единого задержанных карманников, грабителей, громил и хулиганов и направили сюда, чтобы помочь пролетариату бороться за свои права?»

— Представляете, какой тут порядочек наведут Ваньки Каины! — давились они от хохота, а Шлихтер, сразу же оценив положение, помрачнел. Надо разоблачить провокацию!

И вот как по команде десятки людей взглянули на часы, часики, луковицы железнодорожников, чиновничьи репетиры со звоном, на будильники и даже на огромные хронометры на вокзале и почтамте. Оказывается, весь город ждал какой-то минуты. Точно в назначенное время воздух огласился тревожными завываниями. И Киев всколыхнулся как от звука набата. Гудок стонал, ревел, захлебывался. Так зовут в бой. Так взывают о помощи. Так проклинают:

— Доло-ой! Доло-ой! Доло-ой!

Люди, даже ничего не подозревавшие, сразу почуяли что-то неладное. Тревога усилилась, когда вопль подхватили все паровозы, находившиеся на линии в районе станции Киев. Решив, что начался пожар или произошло крушение, на вокзал, звоня в колокола, ринулось несколько пожарных команд. Слухи, обгоняя слухи, неслись в город, с каждой минутой становясь все фантастичнее, и сотни зевак потянулись к вокзалу, чтобы увидеть такое, чего и свет не видывал.

Первым бросил работу сборочный цех. И тут показалось, что в цех влетели белые голуби — так запестрело от прокламаций! Рабочие ловили их, жадно тянули к ним руки. То там, то здесь на станки, ящики, столы вскакивали молодые рабочие и не очень привычно читали вслух изложенные в листках требования. Поднялись крики «ура», раздались аплодисменты. Но вдруг наступила тишина. Она оглушила. Что такое? Оказывается, администрация оборвала гудок. Туда бросилась группа смельчаков, вышибла из котельной приспешников администрации. Теперь уже прерывистый рев не утихал ни на миг. Вскоре вся масса рабочих высыпала во двор.

Кто-то догадался широко распахнуть ворота. На территорию мастерских ринулась огромная толпа гражданских лиц, зевак, блатных, агитаторов и репортеров.

— Читайте требования! Читайте вслух! Что там пишут?

Рабочие размахивали листовками, и Шлихтер с горечью подумал о том, что многие из них были неграмотны.

— Слушайте, люди! — загудел бас Никифорова. Он поднялся на груду ящиков. — Киевский комитет Российской социал-демократической рабочей, повторяю, рабочей, а значит, нашей партии пришел нам на помощь. Он по нашей, товарищи рабочие, просьбе составил требования, в которых отражены самые больные стороны нашей жизни. Слушайте, я вам прочитаю… тьфу, где же очки?..

К Никифорову потянулись руки с очками.

— Слушайте… слушайте все, — пронеслось. И настала тишина, казалось, немыслимая при таком скоплении народа. Многие, боясь ее нарушить, старались не дышать. И слова, тяжелые, как пудовые гири, одно за другим падали в толпу, и от них, как от камней, брошенных в воду, расходились круги.

— Восьмичасовой рабочий день!

— Ура!

— Увеличение расценок!

— Ура!

— Вежливое обращение!

— Ур-ра!

— А это внесли мы с Ванькой. Послушайте… Пункт девятый: «Удаление помощника заведующего вагонным цехом Хлебородова, помощника мастера Голомбиевского…»

— Правильно! На тачку их!

— Повесить их сейчас! Вздернуть на фонари! — раздался звонкий голос. Шлихтер повернулся и вздрогнул: кричал его знакомый Вася, филер с хорьковой мордочкой, одетый в синюю рабочую робу… «Жив курилка!»

— Тихо! — громко и четко сказал Никифоров. — Мы никому не хотим зла. Мы только требуем, чтобы нам создали человеческие условия… и для наших детишек тоже.

— Не поддавайтесь на провокации! — крикнул Шлихтер высоким тенором, который услышали в самых дальних рядах. — Среди нас есть переодетые полицейские. Они хотят спровоцировать резню!

— Где они? Хватайте, держите их! Объявляй забастовку!

Никифоров поднял руку, и на мгновение все утихли.

— С этой минуты бастуем, товарищи, до конца! Какая-то напряженная, затянувшаяся пауза — и вдруг сразу взорвалось такое мощное «ура», что многие, как бы боясь оглохнуть, схватились за уши.

— Заливай паровозы!.. Выключай станки!.. Хватит, покатались на нашей шее!

В воздух взвились стаи испуганных голубей, отдыхавших на карнизах. Люди обнимались. Многие бросились останавливать станки, собирать инструмент. Где-то возникла драка между машинистами рейсовых паровозов и рабочими, которые начали заливать паровозные топки. Шум. Крик. Мастера и «оглашенные» в требованиях «кровопийцы» бросились в контору и пытались там укрыться. Но никто за ними не погнался.