Петр Лубенский - Главная удача жизни. Повесть об Александре Шлихтере

Ксения, пожилая круглолицая нянечка в вышитой украинской сорочке с пышными рукавами, кончиком передника смахнула набегавшую на добрые глаза слезу и неторопливо взяла деньги.

— Дай вам боже благополучно вернуться, Александр Григорьевич! А уж мы доглянем, если вы так доверяете…

Он обнял сразу всю детвору, кучкой стоявшую рядом.

И ушел. А ночью раздались одновременно и резкий звонок и громкий стук в дверь. Открыл Жакович, и в комнату сразу же бросились несколько жандармов и полицейских.

Обыск ничего не дал. И Жакович (которого тут же арестовали), и Ксения, и дети в один голос твердили заранее условленное:

— Шлихтер уехал в Лубны, он сам нам так сказал… Ночные пришельцы удалились ни с чем, оставив в квартире грузного усатого городового. Этот молчаливый страж сразу же приметил удобное для «наблюдения» место — на кованом сундуке в коридоре. Старый сундук три дня служил для городовых местом смены караула. За это время все дети перебрались в семью знакомых, за что и влетело от жандармского ротмистра последнему городовому, хотя тот заступил на пост, когда в доме остались только нянечка с Ниной.

И вот непривычная, гнетущая тишина в доме. Ее подчеркивает монотонное тиканье французских часов на стене в дядином кабинете. Нина не пошла в свою Фундуклеевскую гимназию, на этом настояла Ксения, которая то и дело куда-то уходила и возвращалась с одними в теми же новостями:

— С детишками все в порядке. А на улице! Гос-спо-ди… — Она уже подняла руку, чтобы перекреститься, вдруг взглянула на письменный стол, за которым раньше допоздна засиживался Александр, и той же рукой торопливо махнула. — Будет делов!..

— С вами ищет встречи Федор Алексеев, — в открытую, только чуть понизив голос, сказал какой-то человек, в одежде рабочего.

Шлихтер машинально взглянул на его руки: широкие, мозолистые ладони, твердые выпуклые ногти на узловатых пальцах.

— Вы же встретились со мной, и другой сможет, если захочет, — все-таки с осторожностью ответил Шлихтер, Впрочем, в такое время не совсем обычными могут оказаться связи. Тем более что сам Шлихтер в последние дни непосредственно с Алексеевым не связывался. Чаще всего они виделись в январе — феврале. Тогда, когда семь сотен машиностроителей завода Гретера и Криванека добились от предпринимателей многого — сокращения рабочего дня с одиннадцати до десяти часов, выдачи пособий больным, устранения сквозняков возле вагранки и — смешно и горько! — более продолжительных гудков утром…

Гудки… время… Александр спохватился, вытащил из жилета швейцарские часы, взглянул на циферблат. Нахмурился.

— Я знаю, что рабочие вашего завода вышли на улицу. Алексеев получает инструкции от Киевского коалиционного комитета… Передайте, — голос Шлихтера был твердым, — выполнять все, что получено по связи с комитетом! При первой возможности я назначу встречу, если судьба не сведет нас сегодня-завтра на улице, — он протянул правую руку, левую положил на плечо товарища. — И вооружайтесь, вооружайтесь!

— Александр Григорьевич! — в аудиторию вбежал растерянный член студенческого комитета. — Сбор пожертвований прекратился! Какой-то тип раскричался: «Никакого коалиционного комитета нет, это все выдумки большевиков, которые хотят хитростью пополнить свою кассу!..»

Шлихтер молча стиснул руку рабочего и прихрамывая помчался за студентом.

В толпе возбужденных молодых людей сверкал золотыми очками рыжебородый приват-доцент Леонтович. Он говорил спокойно, как на лекции, только чуть громче:

— А я еще раз повторяю для сомневающихся: господа, предвидятся вооруженные столкновения. Вы все знаете, что приведены в готовность войска. И вот эти студенты-медики уже подготовлены как санитарный отряд для оказания помощи раненым. Да-с… Я отнюдь не большевик и не принадлежу к каким-либо другим партиям, однако считаю своим долгом отметить: никто не помышляет о наживе. Для защиты необходимо оружие, а для его приобретения — средства. Мы, медики, не можем приветствовать кровопролитие, но наш священный долг — помочь потерпевшим и страждущим, если таковые окажутся!

Александр Григорьевич понял: обстановка налаживается.

Но почему же не видно никого из коалиционного комитета? Неужели снова заседание? Он поспешил к аудитории в левом крыле университета. Справа стену коридора почти сплошь составляли огромные окна, однако из них виден только пустынный квадратный двор. А что на улице?

Вместе с ним в комнату, где заседал коалиционный комитет, влетел какой-то растрепанный человек лет тридцати с лишним. Он почти завопил:

— Собирается экстренное заседание совета университета! Говорят, будет принято решение о закрытии университета!..

— Так что вы предлагаете? — раздраженно выкрикнул эсер Матюшенко. — Бросить в них бомбу?

На него шикнули:

— Преподаватель рискует потерять место, а вы…

— Ха! Так зачем же кричать?

— Да вы сами кричите!

— Мне просто надоело это сидение! Вместо того что-бы обезглавить реакцию, мы надеемся на народ вообще и ждем, пока обезглавят нас. Я предлагаю выбраться из этого логова и немедленно…

— Однако же, — остановил его металлический голое Шлихтера, — большевики тоже за выход к массам, но народ еще не вооружен. Кроме того, предлагаю из собравшихся в актовом зале организовать несколько небольших отрядов, которые, выйдя отсюда, каждый на своем участке, приостановят работу и занятия там, где они еще продолжаются. Нужно довести город до точки кипения, а затем двинуть всю эту махину по железным рельсам революции!

Началось формирование таких отрядов — преимущественно из студентов. Университет понемногу пустел. Исчез кое-кто из комитета. Остальные провели ночь здесь же на скамьях. Охранники не врывались в здание, но и не уходили от него, наоборот, утром их оказалось еще больше, Случайно проникший с улицы в университет студент сообщил, что санитарный отряд во главе с Леонтовичем и доктором медицины Женевского университета Екатерин ной Киркис арестован и доставлен в Лыбедский участок.

Дальше оставаться здесь было бессмысленно. Договорившись о месте сбора, члены коалиционного комитета с небольшими группами студентов стали покидать окруженный университет. Полицейские не препятствовали этому, только внимательно разглядывали каждого. Врозь вышли и большевики: Кржижановский, Вакар, Муза, Михайлов, Шлихтер… Александр еще с вечера для конспирации сбрил бороду, покрасил волосы в смолисто-черный цвет, под «жгучего» брюнета.

— От ищеек, может быть, ускользнете, — улыбнулся Глеб, — но вот узнают ли свои?!

Этот доктор Александровской больницы не пожелал назваться, но квартиру свою возле Бессарабки Шлихтеру предоставил. Здесь 17 октября и собралась группа киевских большевиков.