Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

Санютич-Курачицкий — казнокрад, каких свет не видел, а ведомости на продукты через руки Балода проходили. Штабс-капитан боялся, как бы старший писарь о его проделках по начальству не донес, потому все просьбы исполнял: каких солдат в писари перевести.

Так к Балоду и Виноградов попал. Узнал Карл, что этот рослый солдат тоже на фронте стал большевиком. Вдвоем быстро связались с Бежицей, познакомились с Прохановым и Александром Медведевым, стали у них листовки доставать и в казармы приносить.

Солдаты им доверились. Тогда Балод с Виноградовым решили их на рабочие митинги отпускать. Но для этого нужны были увольнительные жетоны. Бляхи такие из латуни — ротный их раздавал, когда в город идешь. Так вот жетоны эти рабочие Бежицы мигом отштамповали, И стали Балод и Виноградов эти жетоны солдатам вручать — своим же, сочувствующим большевикам. Виноградов и Балод таким путем и сами в городе впервые на митинге Фокина услыхали, а потом с ним познакомились.

Но еще раньше, в февральские дни, полк вышел на Трубчевскую с оркестром. Когда узнали о революции, Виноградов и Балод нарушили связь полка, пришли на квартиру полковника монархиста Шпилева — и «Ваша высокоблагородие, вставайте. Вы объявляетесь арестованным…»

Полк на глазах становился «красным». Вместо «высокоблагородия» избрали командиром капитана Владимира Аполлоновича Мещерского. Командовал он раньше первым батальоном. Никогда не оскорблял солдат, а после февраля сразу принял сторону большевиков.

После событий 3 июля, когда Временное правительство и меньшевики с эсерами хотели повернуть народ против большевиков, прибыл в полк приказ: Мещерского отозвать, полковнику Кувичинскому, прибывшему из Ставки, принять командование, и полк направить маршем на фронт в Пинские болота, а если не подчинятся — расформировать. Но отбой вскоре дали такому приказу — испугались восстания, или, как говорили, бунта.

Тогда зашли с другого конца: почему полк неисправно отправляет маршевые роты фронту? По этому пункту специально прибыл комиссар Временного правительства, из тех, что, появляясь на трибуне, сразу начинали кричать: «Война до победного конца!» Стал перечислять номера эшелонов и команд, которые дошли до фронта в половинном составе. Конечно, назывались команды, составленные и из других полков, которые почему-то по дороге непростительно уменьшались, но в большинстве случаев виновником оказывался именно двести семьдесят восьмой.

Тогда Виноградов от имени полкового комитета сказал: «Дадим фронту самое боевое и надежное пополнение! Почему бы не дать?» И отобрал в маршевые команды горлопанов и подпевал Временному правительству, меньшевикам и эсерам. Была еще одна попытка расправиться с «красным» полком: под предлогом ремонта оружия — разоружить. Виноградов с Балодом и тут стали на своем: «Неисправного вооружения нет». И под нос проверяльщикам — ведомости: когда, где и какой вид вооружения ремонтировался.

Игнат верил: и теперь полк не даст себя разоружить. Дали слово на митингах не подчиняться приказу Временного правительства и другие полки бригады. Не успели провести собрание лишь в сто пятьдесят шестом, недавно прибывшем в Брянск. Надо немедленно идти туда, чтобы узнать мнение солдат, рассказать им правду о заговоре Керенского против революции. Но что там, в Калуге? Куда намерены двинуться каратели?

Узкая бумажная змейка сползла с телеграфного аппарата. Виноградов подхватил ее и, пробежав, передал Игнату:

— Тула передает о Калуге.

— Наконец-то! — взял телеграфную ленту Игнат. — «Калуга в руках казаков. Советы разогнаны, арестованы. Есть жертвы. Мы бессильны», — быстро прочитал он вслух. — Дальше — самое главное для нас! «Карательный отряд движется Тула — Брянск — Новозыбков. Немедленно приготовьтесь. Высаживаться не давайте. Силы: три броневых автомобиля, скорострельное орудие, пулеметы, полк драгун».

— Этого и надо было ожидать, — произнес Балод с легким акцентом. — Придется выводить двести семьдесят восьмой и готовиться к бою.

Виноградов закусил ус: — А может, они как раз и рассчитывают, что мы клюнем на провокацию? Им ведь и надо, чтобы мы приняли вызов и завязали бой. Тогда на всю Россию поднимется крик: «Большевики взялись за оружие!» А сигнала к восстанию нет. Все дело испортим.

— Что ж, переговоры с ними вести, как в Калуге? — подошел к членам ревкома Семен Панков. — А они нас, как цыплят…

Казалось, Игнат не слушает — подцепил по своей манере колечко волос, задумался.

— Как цыплят, говоришь? — наконец поднял голову. — На это и надеются — расколошматить по одному Советы во всех городах Центральной России, а потом — на Москву и Петроград. Виноградов прав: на провокацию нельзя поддаваться. И равняться на Калугу не будем. Калужский Совет и гарнизон сдались, потому что в их действиях не было единства. Мы же должны противопоставить врагам твердую сплоченность. Эшелон карателей движется из Тулы через Орел? Так вот передайте, товарищ Балод, на станцию Орел для вручения командиру карательного отряда, что Брянский Совет рабочих и солдатских депутатов и гарнизон их не пропустят! Текст телеграммы так и подпишите: «От имени Совета и полковых комитетов двадцать третьей пехотной бригады — ревком». А теперь — пора. Григорьев и Панков — на станцию. Мы с тобой, Иван Максимович, в сто пятьдесят шестой полк. Боюсь, собрание уже началось…

Об осени семнадцатого будут потом вспоминать — сухая и холодная.

Еще днем на деревьях в полуосыпавшейся пожухлой листве, как в дырявой лисьей шубе, зябко грелось редкое солнце.

Но на перевале дня засовывай пальцы в карманы или в рукава, а то согревайся по-цыгански — вприпляску.

Вывели полк на плац, дали команду: «Вольно!», вот и переминайся с ноги на ногу, хорошо, если у кого «бычком» разживешься, не столько дымка вдохнешь, сколько губы согреешь… А лучше бы в казарме, на нарах время коротать.

Ишь придумали — слушать каких-то гордохватов, у которых одно на уме: быстрее бы спровадить на войну, под пули, в огонь!..

Эхма, вот бы этого, сытого, толстобрюхого да за шкирку и в окоп! Смеху было бы, небось завопил как резаный поросенок! А тут — на тебе — складно заливается и рукой этакие штуки выписывает: то выбрасывает ее вперед, то резко к груди. Дескать, вперед! На фронт я с вами, братцы, всем сердцем!

— Солдаты свободной России! — «шинель на говорившем распахнута, теперь он рванул верхние крючки френча, расстегнув, должно быть, сильно давивший воротничок. — Народная революция дала вам большие, невиданные до сих нор права. И самое священное из этих прав — сознательное, основанное на высоком гражданском чувстве выполнение своего долга перед отечеством. Народ России хочет видеть вас, своих сынов, там, где решаются сейчас судьбы отечества, где вместе с нашими доблестными союзниками мы должны нанести смертельные удары по врагу, чтобы победно и навсегда закончить войну. Но вы игнорируете этот приказ фронта, даете себя увлечь всевозможного рода подстрекателям и смутьянам… А между тем сознательные полки, дислоцируемые почти рядом с вами, уже показали достойный пример повиновения…