Юрий Когинов - Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

— Да, пулеметная рота может не справиться, — вставил Семен Панков. — Зимин мне сейчас докладывал — мало пулеметов…

— Гаубицы на прямую наводку, — с расстановкой произнес Медведев, — что масла в огонь… Это ж… это ж как в пятом году — залпом по рабочим рядам…

Тяжелый подбородок Кулькова выдался вперед;

— Для тебя и меньшевистская Бежица была сплошь пролетарской, а теперь твои же меньшевички подняли солдат! Мне уже доложили, кто там кидал в красноармейские ряды зажигательные речи — Либер и ваш бежицкий Уханов… И не твоя ли это прямая вина, председатель ЧК, что теперь Брянск — враспыл, на воздух, к черту?!

Игнат глянул на Кулькова, сказал как можно сдержаннее:

— Вы должны, Михаил Максимович, раз и навсегда уяснить разницу между вашими личными эмоциями я интересами Советской власти. А если уж говорить о чьих-то ошибках или даже вине, спросите строго и с себя. Не вы ли как член исполкома ездили по тревожным сигналам в гарнизон? И с чем оттуда вернулись? Отдельные несознательные выступления… Ваши слова?.. А пахло и тогда уже порохом. Третьего дня мы не случайно приняли решение: командирам и комиссарам воинских частей не оставлять казарм и не ночевать в городе, внимательно разбирать каждый случай недовольства в полках. Ведь запасы продовольствия начали таять не вчера. И непорядки возникли не сегодня здесь, на шоссе, а там, в казармах, уже наделю назад. Читали письма красноармейцев тридцать пятого полка в наших «Известиях»: «Комиссаров в глаза не видим, газеты в роты не доставляют»?..

Он вдруг почувствовал досаду за то, что позволил себе упрекать Кулькова. Не время и не место. Но мысль, беспокойно сверлившая мозг: «Что предпринять?», неожиданно словно зацепилась за последние слова, потому что в них, как показалось ему, находился ответ, который он искал.

По кому должны ударить сейчас пулеметы и пушки? По отчаянно прущей к Черному мосту толпе? Но в этом, кажущемся однообразным скопище — каждый на свое лицо. И рядом, вместе, наверное, идут сейчас те, кто всем существом своим ненавидит Советы, и те, кого обманом и шантажом вовлекли в преступление. А разве не с ними и такие, кто, видя неладное, еще за несколько дней до беды ударили в набат в той же газете и, шагая в колонне, стараются, как могут, предотвратить самое страшное.

Кого же больше — действительных врагов, смутьянов или обманутых и темных, кому не помогли открыть глаза на правду воинские коммунисты?

А пулеметный веер и артиллерийская шрапнель не станут разбирать, где свой и где чужой. Решения за пули и снаряды обязан принимать разум человека.

Так решай же, Игнат, решай! Погляди на своих товарищей — они ждут твоих слов.

Резкость Кулькова от нетерпения, от желания, чтобы не было потеряно ни одной драгоценной минуты. Он за одно-единственное — чтобы без промедления была употреблена власть.

Однако решительность — это еще не правота. Игнат вспомнил, как совсем недавно нетерпение, ставшее приказом, могло заставить людей ринуться друг на друга, когда они, эти люди, уже перестали быть врагами. В минувшем ноябре в Унече то произошло» Свершилась в Германии революция, и солдаты, которые еще несколько дней назад были оккупантами, разбуженные пролетарским примером, стали нашими союзниками. Они создали в своих частях Советы и начали помогать освобождению Украины, о чем сообщили в телеграмме Ленину, Надо было объединить усилия двух революционных армий. Но член коммунистической делегации Брянска Кульков, не до конца уяснив обстановку, вступил в спор со Щорсом, требуя немедленного наступления Богунского полка. Увы, его настроения поддержал тогда и Александр Медведев. Они настояли, чтобы послать телеграмму Ленину и выяснить, какие полномочия получил от него Щорс. В тринадцать часов десять минут того же дня от Ленина пришел ответ о том, что он никаких полномочий Щорсу не давал, только приветствовал его почин братания с немцами. Значит, не трусостью и стремлением отсидеться вызвано было поведение командира Богунского полка, а высоким пониманием революционного интернационального долга, которое одобрил Владимир Ильич. К чему бы могло привести злоупотребление властью, окажись на месте Щорса менее стойкий коммунист?..

На лице у Кулькова и теперь нетерпение:

— Немедленно принимайте решение, Игнат Иванович! Пока не поздно, дайте команду приготовиться к залпу. Глядите, они уже рядом, мерзавцы… Так кто же, как не мы, исполком, должны взять на себя смелость в этот критический час проявить твердую власть?..

Теперь совсем рядом колонна — от моста ее отделяют каких-нибудь сто метров, не больше. Пройдут секунды, и окажется поздно принимать какие-либо меры, не поможет ничья самая твердая и решительная власть.

Да, у тебя, коммуниста, есть эта власть над людьми, обретенная тобою в классовых битвах и подполье, в тюрьмах и ссылках, в борьбе за счастье людей труда.

Власть эта в том, чтобы самому оказаться сейчас там, среди этой огромной массы озлобленных и растерянных, обманутых и разъяренных…

Но это ж безумие — один против тысяч!

Против — безумие! А если вместе с теми, кто именно от тебя, коммуниста, хочет услышать правду?

Разве не к тебе, политическому руководителю, обращен тот красноармейский призыв в письме, которое ты сам распорядился напечатать в газете: «Товарищи политические комиссары, вы должны оправдать себя…»

Игнат оборачивается и подзывает исполкомовского конюха:

— Вы с пролеткой, Корнеич?

— Как всегда. Как давеча вы наказали — быть в боевом. Что — поедем куда?

Кожа на лице собралась, только в уголках губ тлеет что-то, похожее на усмешку.

— Поехать, говорите?.. Пожалуй… Только вы, Корнеич, слезайте. Я один. Как ее — Мурка? Не понесет? А то ведь из меня кучер…

Пролетка — спицы высоких колес, закрылки из тонкой жести с облупившимся лаком — останавливается рядом.

Игнат, перехватив вожжи, вскакивает на подножку. Потягивает поводья, и Мурка выносит на дорогу, сбегающую к мосту.

Корнеич срывает с себя шапку:

— Дык куды же он? Город-то направо. Налево — Черный мост! А?

Игнат без шляпы — то ли сорвало ветром, то ли сам снял. Копыта дробно и четко стучат по булыге, пролетка чуть вздрагивает на рессорном ходу.

Слышится срывающийся голос Кулькова:

— Передать по цепи: не стрелять! Ни в коем случае не стрелять!.. Как же я допустил, чтобы он так, один? Никогда себе этого не прощу, никогда!

Между тем пролетка со стоящим в ней во весь рост седоком приближается к мосту. До него — пятьдесят, сорок, тридцать шагов…

А с другого конца на настил вступают передние из толпы. Игнат уже видит их лица и винтовки, направленные в его сторону.

В голове возникают слова: «Товарищи! Вас обманули. Остановитесь!.. Вы можете убить меня, завтра вы убьете кого-нибудь еще. Но Советскую власть вам не убить никогда!..»