Иван Кудинов - Окраина

А вскоре Щапов написал новую статью — «На рубеже двух тысячелетий», — написал в один вечер, набело, без поправок, как говорится, на одном дыхании, где решительно отметал всякие толки о своем славянофильстве:

«Европейское начало необходимо вносить в современную жизнь, однако нельзя и даже вредно забывать народных начал, ибо народная жизнь не tabula rasa [1] Пустое место (лат.) . , а сила, творящая историю».

— Вот что зарубите себе на носу, — сказал он Серафиму, причисляя и его к своим противникам. Это, по существу, была первая размолвка учителя и ученика. Шашков возразил:

— Афанасий Прокофьевич, но ведь и Чернышевский этого не отрицает. Он только против пустого народничанья…

Щапов посмотрел на него с грустью, усмехнулся и ничего больше не сказал. По-прежнему он работал много, упорно и не подозревал, что тучи вновь сгущаются над ним. В конце года по «тайным» каналам государь получает сведения о Щапове, автор сих «сведений», а точнее сказать, обычного доноса, высказывает завидную осведомленность — он знает, где Щапов бывает, выступает, о чем говорит и даже о чем думает, он добросовестно перечисляет все щаповские статьи, опубликованные за последний год, «вскрывая» их опасную направленность, а также, как бы походя, высказывает мысль относительно вредности дальнейшего пребывания в Петербурге «бывшего бакалавра»… И прилагает ко всему прочему еще и стихотворное воззвание Щапова «К Сибири».

Царь возмущен.

— Вот, стало быть, как он платит за нашу милость! — гневно говорит. — Неймется? Ну что ж, пусть пеняет на себя…

И наискось, коротко и размашисто, пишет на доносе: «В Сибирь».

Щапов еще не знает о новом решении государя. Он полон планов на будущее, но многим из этих планов сбыться не суждено.

После новогодья, накануне святок, произошло еще одно событие, обычное на первый взгляд, неприметное, которое, однако, впоследствии сыграет в жизни Щапова значительную, может быть, даже решающую роль: будучи приглашенным на один из студенческих вечеров, он познакомился с Ольгой Жемчужниковой, девушкой лет девятнадцати — двадцати, высокой и некрасивой блондинкой… Позже Щапов не мог себе представить, почему она при первой встрече показалась ему некрасивой. Девушка подошла к нему в конце вечера, когда Щапов уже собирался уходить, и довольно твердым и уверенным голосом спросила:

— Афанасий Прокофьевич, не могли бы вы уделить мне несколько минут? Лично мне, — добавила, чуть покраснев. И смотрела на него со строгой сдержанностью большими серыми глазами.

— Лично вам? Конечно, конечно. Слушаю вас.

Девушка все так же прямо и строго смотрела на него.

— Афанасий Прокофьевич, — заговорила потом, не сводя с него больших и строгих глаз, — я очень рада, что вижу вас, говорю с вами… Простите за столь неожиданное объяснение. Хотя, мне кажется, — улыбнулась, — я уже с вами не однажды встречалась и разговаривала…

— Да? — улыбнулся и он. — Когда и каким же образом?

— Да ведь я же прочитала все ваши статьи. Все до единой строчки!..

— Неужто все до единой?

— Да, — просто сказала девушка, — все до единой. Уж поверьте. А когда читала ваших «Бегунов», не могла сдержать слез…

— Вон как! Благодарю вас за сопричастность…

— Ну что вы, что вы, — поспешно возразила она, — это вам спасибо, Афанасий Прокофьевич, за все, что вы сделали для меня. Душевное спасибо.

— Помилуйте, — смутился он слегка, удивленно глядя на странную эту девушку, довольно непривлекательную, с чрезмерно большими, чуть выпуклыми глазами, гладко зачесанными назад светлыми волосами, отчего высоко открытый лоб выглядел как бы несколько вытянутым, непропорциональным. — Помилуйте, — сказал Щапов, — да что же такого я сделал для вас?

— Вы мне глаза открыли, — ответила она серьезно. — На многие вещи. На целый мир. И теперь я многое вижу иначе, чем видела раньше…

Потом они шли вместе по сумрачным улицам, пересекая одну за другой васильеостровские линии, миновали Екатерининскую церковь… И Ольга просто, без всякого кокетства, рассказывала о себе: родилась в Пскове, отец был учителем… Впрочем, известно ей это лишь по рассказам, потому что двухмесячным ребенком осиротела — родители умерли от холерной горячки на одной неделе, а ее взял на воспитание дядя. Вот с тех пор и живет она, Ольга Ивановна Жемчужникова, здесь, в Петербурге, на Васильевском острове…

— А дядя у меня замечательный человек.

— Кто же ваш дядя? — спросил Щапов. Ольга кивнула в сторону церкви, мимо которой они шли.

— Протоиерей Мелиоранский. Вот здесь он и служит. Хотите, я вас познакомлю?

Ольга Жемчужникова была весьма начитанной, умной девушкой, с ней приятно было разговаривать. И Щапов потом нередко о ней вспоминал. Они встречались еще два или три раза, но все как-то на ходу, случайно, Ольга вспыхивала, не скрывая радости, у нее даже слезы на глазах навертывались от волнения. Она бросалась навстречу и говорила высоким, резковатым голосом.:

— Афанасий Прокофьевич, боже, как я рада вас видеть! Так давно мы с вами не встречались… Хотя нет, нет, — как бы самой себе возражала, — прошлой ночью во сне вас видела. — Она улыбалась, но глаза ее оставались строгими, даже печальными. — Будто стоите вы на Большом проспекте, посреди улицы, а на вас несется с грохотом какой-то экипаж… Вот-вот собьет, а вы не видите. А я бегу к вам, хочу крикнуть, предупредить, а голоса нет… Бегу, бегу, а вы все так же далеко от меня… Боже, мысленно прошу, спаси его, господи!..

Щапов с притворной серьезностью говорит:

— И бедный профессор попадает под колеса?..

— Нет, — улыбается Ольга, — просто я в этот миг проснулась… Афанасий Прокофьевич, а вы похудели. Что с вами? Вы здоровы?

Щапов берет ее руки, осторожно сжимает.

— Все хорошо, все в порядке. Что у вас, как вы живете?

Потом и вовсе было не до нее, новые события захватили и понесли его, некогда оглянуться; наконец ему официально было объявлено о высылке из Петербурга в Сибирь. Все! Решение царя на сей раз было твердым и окончательным. Щапов с равнодушным и как бы отсутствующим видом выслушивал сочувствия знакомых и полузнакомых, насмешливо отвечал: «Да что же в том страшного?.. На родину ссылают». Иногда часами бродил по набережной, вдоль скованной льдом Невы, под жгучим февральским ветром. Вдруг пришла мысль: вот бы с кем хотел он сейчас повидаться, встретиться и поговорить, посоветоваться — с Чернышевским. Несмотря ни на что, Щапов ценил, уважал этого необыкновенного, замечательного человека. Возможно, сейчас бы они и поняли друг друга… Да только и Чернышевского не обошел своим высочайшим вниманием государь — заточил в Петропавловскую крепость.

«Должно быть, встретимся теперь в Сибири, — думает Щапов. — Судя по всему, каторги Чернышевскому не миновать». Но и в крепости он рук не опускает, работает, написал роман, вся суть которого в названии: «Что делать?» Возобновившийся после закрытия (журнал почти год не выходил) «Современник» объявил о публикации романа Чернышевского. И вдруг новое объявление, но теперь уже в «Ведомостях С.-Петербургской полиции» о пропаже рукописи: потерян сверток, «в котором находились две прошнурованные по углам рукописи, с заглавием: «Что делать?» Кто доставит этот сверток в означенный дом Краевского, к Некрасову, тот получит пятьдесят рублей серебром».