Иван Кудинов - Окраина

— А что это еще за папковская партия? — спросил Пелино, когда Рыкачев кончил читать. Подполковник, скрепляя письмо с другими бумагами и укладывая в папку, ответил твердо, с некоторой даже самоуверенностью:

— Разберемся. Выясним. Одна просьба, Юрий Викентьевич: Потанина и Ядринцева надо немедленно арестовать.

— Да, да, конечно, — сказал Пелино. — И Колосова, который там школу какую-то организовал… Колосова тоже следует арестовать. Как полагаете?

Жарким полднем, первого июня 1865 года, две почтовые кибитки подкатили к небольшому двухэтажному дому, и трое жандармов, кряхтя и морщась, выбрались из повозок, походили около, разминая затекшие от долгого и неподвижного сидения ноги. Закурили, о чем-то переговариваясь, подставляя потные лица свежему ветерку, тянувшему с Иртыша.

— Эй, господа арестанты! — сказал один из жандармов, высокий и тощий унтер-офицер, оборачиваясь к повозкам. — Можете покурить.

Второй заметил:

— Не положено, поди? Присутствие рядом.

— Пусть курят, — велел унтер. — А вы смотрите в оба. Зайду узнаю, чего дальше — здесь их сдать или прямиком в тюремный замок? Глядите мне! — повторил строго и, отворив калитку, скрылся за нею, слышно было, как простучал коваными сапогами по ступенькам крыльца…

Ядринцев, проводив его взглядом, вдруг отчего-то заволновался, привстал, отодвигая брезентовый полог, словно собираясь выскочить, и один из жандармов, стоявший подле кибитки, сердито на него прикрикнул:

— Эй! Ты чего? А ну сядь!..

— Послушайте, — спросил Ядринцев, — для чего нас привезли сюда… к этому дому?

— Куда надо, туда и привезли.

— Что здесь… в этом доме?

— Присутствие, стало быть, — нехотя ответил жандарм. — Чего тебе? Дом как дом. Следственная комиссия тут, должно…

— В этом доме… следственная комиссия? Это невозможно… кощунство! — воскликнул Ядринцев, лицо его побледнело, глаза горячо и сухо блестели, и этот горячечный блеск и диковато-растерянный взгляд показались жандарму подозрительными: рехнулся парень, право слово, рехнулся. И он на всякий случай придвинулся поближе к повозке, предупреждающе брякнув ружьем:

— Отставить разговоры!

Ядринцев умолк, сидел в окаменевшей позе, смотрел на дом, окруженный высокими тополями, ажурная тень от которых падала на крышу; за домом, в глубине двора, виднелся бревенчатый сруб колодца… Неужто и тогда, двадцать два года назад, все здесь было так же — высокие тополя, колодец, глухая калитка?.. Он попытался представить себя в этом дворе… Сердце сжалось. И все происходящее показалось дурным сном. Он же родился, родился в этом доме!.. А теперь здесь… под конвоем.

Наконец вернулся унтер-офицер, приказал: «Поехали. Велено прямиком в замок». Жандармы, побросав папироски, живо заняли свои места — один сел напротив Ядринцева, поставив меж колен ружье, двое других забрались в кибитку, где ехали Потанин и Колосов, отдельно, как бывшие офицеры… Повозки развернулись, выехали на главную улицу и, громыхая, покатили к острогу. Ядринцев, оглядываясь, видел еще некоторое время небольшой двухэтажный дом, окруженный высокими стройными тополями, и ему показалось, что и дом этот, в котором он родился, тоже был арестован и взят под стражу…

Громыхнул тяжелый засов, будто выстрел над головою раздался, протяжно заскрипели ворота… Приехали, вылазь!..

Ядринцеву показалось, что они ухнули в глубокую яму — даже деревья здесь, во дворе тюремного замка, шумели напряженно и печально, хотя ветра не было; даже птицы, случайно сюда залетев, отчаянно вскрикивали и, тотчас взмывая вверх, уносились прочь, не волю, подальше от этой каменной ловушки… «Вот бы и человеку крылья», — подумал Ядринцев, понимая всю несбыточность и наивность своего желания. Потанин и Колосов шли рядом. Дорога порядком их измотала, и вид у всех был усталый, подавленный.

Вели их куда-то вдоль высокой серой стены, в глубину каменного двора… Унтер-офицер, цокая о камни подковами сапог, шагал впереди, двое жандармов, шумно отдуваясь, топали сзади.

Солнце стояло над головой, пекло нещадно.

— Что ж, друзья, — сказал Потанин, — одного могу вам пожелать, равно как и себе тоже: выдержки. Дай нам бог!..

— Какая жара! Настоящее пекло… — пробормотал Колосов, пот ручьями стекал по его лицу. — Как думаете, долго нас тут продержат?

Ядринцев усмехнулся.

— А меня можете поздравить. Блудный сын вернулся к родному порогу… — Потанин вопросительно на него посмотрел, и Ядринцев продолжал: — Видели дом, где размещается следственная комиссия? Двухэтажный. Тополя вокруг. Колодец во дворе… — Потанин все смотрел, не понимая. — Это не просто дом, — сказал Ядринцев, — в этом доме я родился. И вот теперь… — голос его сорвался. Потанин взял его за руку и слегка сжал.

— Немыслимо. Значит, это тот самый дом, о котором ты мне говорил?

— Тот самый…

Потанин еще раз пожал его руку и ничего больше не сказал.

Их ввели в кордегардию острога, довольно большое и мрачное помещение, с темными разводьями по стенам, с низкими потолками и узкими готическими окнами, сквозь которые едва проглядывались крохотные полоски неба; от всего тут веяло затхлостью, средневековьем. На грязном полу валялись окурки, шелуха, обрывки бумаг; массивные деревянные скамьи стояли вдоль стен. Сидевшие на них надзиратели шумно и весело о чем-то спорили. На вошедших внимания не обратили. Толстый носатый смотритель за столом важно и сосредоточенно перебирал бумаги, изредка отрывался от дел и строго, начальственно осаживал слишком уж расшумевшихся надзирателей:

— А ну потише! Раскудахтались…

Лицо его было красное от усердия, в капельках пота. Одна капля скатилась по носу и упала на бумагу, размазав подпись.

— Язви тебя! — сказал он в сердцах, отложил перо и внимательно посмотрел на только что доставленных арестантов. Чем-то они ему не понравились. Он крякнул недовольно, ткнул пальцем куда-то в пустоту и еще раз крякнул:

— Кхм… Осмотреть вещи. Все, как надлежит быть.

Двое надзирателей подошли к арестованным, и один из них, молодой и усатый, с такой неожиданной ловкостью обшарил карманы Ядринцева, что тот и глазом не успел моргнуть, как несколько монет, перочинный ножик и еще какая-то мелочь оказались в руках усатого.

Другой надзиратель бесцеремонно перебирал, сверху вниз перетряхнул все в саквояже, достал и выложил на стол табак. Ядринцев возмутился:

— Позвольте, курить-то мне никто не может запретить?

Надзиратель захохотал и подмигнул своему напарнику:

— Во! Он, поди, ишшо и женку потребует в камеру?

— Будет ему женка… — сказал другой надзиратель.

Смотритель, однако, смягчился, отсыпал немного табаку и отдал Ядринцеву, проговорив: