Иван Кудинов - Окраина

— Знаешь, Глеб, я хочу поехать в Омск.

— В Омск? Зачем?..

— Чтобы повидать Ядринцева. Я непременно должна его повидать. Непременно!

Глеб покачал головой.

— Тебе этого делать не следует. Особенно сейчас. Ничего доброго поездка твоя не даст ни ему, ни тебе.

— Но почему?

— Потому что это безрассудство.

— Безрассудство? — удивилась и огорчилась Катя. — И это говоришь ты, друг Николая?

— Говорю правду. Не в нашей силе что-либо изменить.

Катя встала, чему-то загадочно усмехаясь, и пошла к двери. Глеб обеспокоенно смотрел ей вслед.

— Катя! Погоди.

Она обернулась, выжидательно молчала.

— Ты что, всерьез решила ехать?

— Да. Ты все еще считаешь меня взбалмошной девчонкой, — сказала она. — А я уже взрослая. Пойми.

— Понимаю, но и ты пойми: ни к чему хорошему это не приведет. И я тебе не советую.

Катя внимательно посмотрела на брата, помедлила и спросила, понизив голос почти до шепота:

— Скажи, Глеб, а эти прокламации…

— Что прокламации? — не дал он ей договорить. — Что?

Катя вздохнула.

— Не обижайся, Глеб. Но мне показалось, что ты что-то знаешь. Потому и спросила: доверяешь ли мне?

— Доверяю… Доверяю! Но прошу тебя, не вмешивайся в эти дела…

— Почему? Ты боишься?..

Глеб осторожно прикоснулся к обмороженной щеке, снизу вверх поглядывая на сестру, сказал через минуту задумчиво и строго:

— Знаешь, Катя, сегодня ночью не только я обморозился — два полицейских обходчика вовсе чуть не закоченели, в лазарет их отправили… Вот тебе самая свежая новость.

— Господи, какая стужа! — Катя постояла, ожидая, что брат скажет еще что-нибудь, не дождалась и вышла, плотно притворив за собою дверь.

Генерал-губернатор Западной Сибири Хрущов был человеком весьма осторожным, действовал по принципу — семь раз отмерь, один раз отрежь. Так ему казалось вернее. Потому и комиссию по расследованию томского дела, связанного с расклеиванием прокламаций, не спешил создавать; смущало то обстоятельство, что не успели еще довести до конца одного дела, о «сибирском сепаратизме», как подоспело другое — в самый раз к рождеству! Может, и вправду шалость гимназистов?.. Так нет, не похоже… Слишком опасные мысли в этих листках. «Проклятая Сибирь! — с негодованием подумал генерал, разглядывая присланные из Томска копии воззваний. — Такое насочинять… Проклятые холода!»

Только в середине января комиссия была наконец создана и начались дознания. Впрочем, томская жандармерия не дремала это время, и штаб-офицер Чернавин кое-кого уже взял на заметку. Первыми в «черном» списке значились учитель гимназии Глеб Фортунатыч Корчуганов, законоучитель этой же гимназии Вакх Гурьев, принадлежавший, по слухам, к партии «сепаратистов», и некий бывший студент Московского университета, находившийся в Томске проездом на Енисей… Обыск последнего, как, впрочем, и учителя Корчуганова, результатов не дал, зато у священника Вакха Гурьева было найдено письмо от вольнослушателя Казанского университета Петра Муратова. Последний жаловался на «крайне стеснительные для студентов нововведенные правила», а также порицал духовенство, которое, по его утверждению, «есть вредная каста, живущая за счет народа». Штаб-офицер Чернавин поинтересовался, где сейчас находится Муратов.

— Сей вольнодумный юноша вот уже полгода, как почил в бозе… Погребен в Казани на Куртинском кладбище. А письмо это годовой давности, — отвечал Вакх Гурьев.

Вскоре был произведен обыск в гимназии, а затем и в духовной семинарии. Оцепив здание, заняв все входы и выходы, полиция шесть часов держала семинарию в «осаде». Возмущенный епископ Виталий, который не был предупрежден полицией о предстоящем обыске, самолично явился в Омск, к генерал-губернатору; вид у него был столь решительным и непримиримым, точно епископ собирался потребовать от генерала немедленной сатисфакции.

— Это неслыханно и возмутительно, ваше высокопревосходительство! Полиция действовала грубо, средь бела дня ворвавшись в семинарию… Вокруг собрались толпы народа, по городу поползли самые оскорбительные слухи. Кощунственно, Александр Петрович, и недопустимо!..

Генерал-губернатор пытался успокоить и умилостивить разбушевавшегося епископа, ласково говорил:

— Ваше преосвященство, поверьте, не из дурных побуждений эти меры предприняты. Согласен с вами, перегнули палку, простите за солдафонство. Но были сведения о том, что в расклеивании антиправительственных листовок замешаны семинаристы… Что же прикажете делать? Не гневайтесь, ваше преосвященство, поймите же и нас, грешных…

Епископ понял генерал-губернатора, простил грешных и даже отобедал у гостеприимного Александра Петровича, не отказавшись от чарки доброго вина, сопроводив ее любимой своей приговоркой: «Ну, что ж, опричь хлеба святого, примем зелья проклятого… За ваше здоровье, Александр Петрович!..»

Между тем следствие по делу о распространении (расклеивании в Томске) противоправительственных воззваний зашло в тупик — злоумышленников так и не удалось обнаружить. И летом, в середине августа, распоряжением генерал-губернатора следствие было прекращено. Бывший председатель комиссии коллежский асессор Осип Ларионов в очередном и последнем своем рапорте жаловался генерал-губернатору:

«Комиссия распущена, а посему один я, как председатель, не в силах перебрать изъятые при обыске разные бумаги, коих накопилось более 5 пудов, к тому же непронумерованные…»

Прочитав рапорт, генерал-губернатор ехидно заметил:

— Дурная голова ногам покою не дает. Зарылись в бумагах, а толку никакого. Брехуны собачьи!..

Когда Хрущов гневался, был не в духе, он не особенно выбирал выражения. Бывает, что и с ним, заслуженным генералом, участником севастопольской обороны, не особенно церемонятся. Весной, будучи в Петербурге, Хрущов получил выговор от великого князя Константина, сказавшего, что сибирские прокламации и недавнее покушение на драгоценную жизнь государя неким Каракозовым — одинаково пахнут, одной ниточкой связаны. Горькая правда. Но что делать, если ниточка эта запуталась так, что концов не найдешь… Но все-таки сибирских «сепаратистов» они обезвредили! Возможно, это и есть та самая ниточка?..

Летом 1866 года в связи с общей реформой военно-учебных заведений Омский кадетский корпус переименовали в Сибирскую военную гимназию. Ничего, в сущности, это не меняло. Хрен редьки не слаще.

И еще два события произошли: корпуса жандармов подполковник Рыкачев досрочно, видимо, за успешное проведение следствия по делу «сепаратистов», был произведен в чин полковника, а томский губернатор Лерхе, обвиненный в «потворствовании либеральным настроениям», отстранен от службы.