Иван Кудинов - Окраина

— Господа часовые, — подмигивал солдатам, — а не гаркнуть ли нам песняка?

И гаркал так, что в ушах отдавалось.

И откуда только силы брались! Люди веселели. Кто-то уже притопывал, присвистывал. Два молодых солдата, конвойные, не выдержав, передали ружья не глядя кому, одно оказалось в руках Ядринцева, и пустились в в пляс, выделывая такие коленца, залюбуешься. И уже все смешалось — не разберешь, где конвойные, а где конвоируемые. Забыли на минуту обо всем на свете, будто и не партия ссыльных, а просто подгулявшая, развеселая компания.

Потом, когда молодой солдат, спохватившись (не по службе вышло), поспешно взял из рук Ядринцева ружье и партия двинулась дальше, взбодренные люди еще долго шли под впечатлением этой песни и пляски, надеясь и веря в душе, что не все песни спеты… Не все! И шли, упорно к этой своей еще не спетой песне. И «обновляющаяся» Россия, как иронически заметил Серафим, представала перед ними во всем своем блеске. Бросались в глаза в маленьких пыльных городках золоченые вывески земских управ — дескать, вот вам результаты государевой реформы! Чего еще? Может, и впрямь что-то меняется к лучшему, а они отстали за эти годы, находясь в заключении, не понимают и не улавливают всех государственных перспектив. Разве не дают о себе знать новые, земские порядки? Дают да еще как: вот промчался навстречу экипаж — дамы в шиньонах, одеты по последней моде, слышны обрывки французской речи; а вот на дороге валяется спичечная коробка с яркой этикеткой: «Лондон. Пикадилли».

— Подумать только… Спички с Пикадилли! А вокруг такая грязь, нищета.

Ядринцев записывал свои наблюдения, мысли. Думал: «Какая огромная Россия и как в ней неустроенно».

Вот уже сколько идут по ней, а деревни все те же бедные, как бы придавленные, с черными, словно курные бани, избенками, и мужики, округляя глаза, когда с ними заговаривают, одно и то же твердят: «Земство? Не могем знать».

Ночью Ядринцев долго не мог сомкнуть глаз. Было душно в сарае, где они спали вповалку, мысли всякие лезли в голову, мучительно снилось потом какое-то земство с золоченой вывеской, какой-то мужичонка, перепуганный насмерть: «Земство? Не могем знать»! дамы в шиньонах, чиновники в черных фраках, коробка из-под спичек «Пикадилли». И снова тесный, вонючий сарай.

Утром чуть свет двинулись дальше. Когда же конец этому пути? Разбитной парень «гаркнул» было свою неизменную: «Э-эх ты, чернобровая моя…» Но что-то на этот раз не заладилось, не поддержал его никто. Шли молча. Версты через три повстречалась другая партия. Разминулись, перебрасываясь шутками, подковырками.

— Откуда, братцы?

— Из Сибири.

— Да ну? Вот счастливчики. А мы — в Сибирь. Эх!

Тяжелая пыль долго висела на дороге. Иногда случались казусы, вносившие в однообразную этапную жизнь некое оживление. Однажды на поверке полуграмотный унтер-офицер, держа перед глазами список, делал обычную перекличку, выясняя попутно, что у кого есть из казенной одежды — и, как обычно, путал фамилии:

— Серафима Шашкова. Юбка, кофтур имеется?

А вышел из строя мужчина. Хохот. Сконфуженный унтер сердито дернул плечами, покраснел, буркнул:

— Черт вас тут не разберет! Понаписано…

После этого случая Шашкова донимали: «Серафима, юбка, кофтур имеется?»

Ах, Россия, Россия, как длинны твои дороги!..

Дошли до Шенкурска. Отсюда и до Архангельска — рукой подать. Но тут снова заболел Шашков, да так сильно, что дальше идти не смог. И был оставлен в Шенкурске на постоянное жительство. Печальным было расставание…

В Архангельск явились без гроша. Встретили их поначалу сурово. Местный полицмейстер по фамилии Штуцер был злым, грубым человеком, никаких просьб выслушивать не желал. Мог походя оскорбить. Готов был, дай только волю, каждого к стенке поставить. Вот уж поистине штуцер!..

Полной противоположностью ему оказался архангельский губернатор Гагарин, тип джентльмена мягкого и гуманного. Если бы не он, кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба Ядринцева и его товарищей. Выяснив, кто они есть на самом деле, Гагарин тотчас распорядился отделить их от уголовников, а узнав, что они без гроша, приказал всех сибиряков поместить… в больницу, чтобы они отдохнули, поправились после дороги. Кто-то из товарищей сказал губернатору, что Ядринцев ведет записки о положении русской тюрьмы. Гагарин заинтересовался, попросил дать ему почитать эти записки, обещая в любом случае вернуть их в полной сохранности.

Дня через два он действительно записки вернул, сам принес в больницу, наделав там переполоху. Да и Ядринцева несколько смутил визит губернатора.

— Вот, как условились, возвращаю ваш труд, — сказал Гагарин. — Благодарю вас. Весьма любопытно. Прочел единым духом и вижу в вас настоящего литератора…

— Рад, что доставил вам удовольствие, — отвечал Ядринцев. Выглядел он живописно в потрепанном арестантском халате, с которым даже здесь, в больнице, не расставался — другой одежды не было. А рядом стоял человек с генеральскою осанкой, в генеральском мундире, и говорил Ядринцеву комплименты:

— Все это весьма интересно. У вас свой взгляд на вещи, свои наблюдения. Хотя и не во всем я с вами согласен, однако есть пища для размышлений. А теперь, — он весело и прямо посмотрел на Ядринцева, без этакой вельможно-генеральской снисходительности, а сочувствующе, открыто, — а теперь скажите: куда бы вы желали поехать? Выбирайте любой уездный город Архангельской губернии.

— Спасибо, — кивнул Ядринцев и, не задумываясь, назвал Шенкурск. — Если можно, Шенкурск.

Столь поспешный ответ удивил губернатора: есть города и получше, и поближе к губернскому центру. Но коли назван Шенкурск — что ж, быть посему. А Ядринцев был рад безмерно: в Шенкурске остался Шашков. Быть рядом с другом — чего еще желать в теперешнем положении!..

Лето на исходе. Северные края томились под жарким солнцем. Над городком, окруженным редкими лесами, синело чистое, белесоватое по окаему небо. В эту благостную пору Ядринцев и явился в Шенкурск, разыскал Шашкова, и похудевший, не совсем еще оправившийся от болезни Серафим глазам своим не поверил, увидев Ядринцева.

— Откуда, как? Неужто на поселение? — Они обнялись, расцеловались. — Значит, вместе будем?

— Вместе, Серафим, вместе.

— О, провидение! — радостно вскинул руки Шашков и крикнул кому-то, позвал: — Ювенал! Поди-ка сюда. Поскорее.

Вошел неслышно, мягко ступая, невысокий розоволицый мужчина, в очках, чуть поклонился.