Иван Кудинов - Окраина

«Мы сотворили утро! Слышишь, Адечка? — мысленно говорил он жене, зная, что и во сне она его слышит. — И у нас впереди — целый день. Целая жизнь! Встаем? Встаем!..»

Он поднимался, выпивал чашку чая и садился за письменный стол.

Любовь к жене и детям, которые казались Ядринцеву совершенством, не была, однако, всепоглощающей, не мешала, а даже напротив, способствовала тому делу, которое он считал для себя главным — служению Сибири. Ядринцев в это время работал над книгой «Сибирь как колония», хотел закончить ее непременно к трехсотлетию освоения Сибири, но этим не кончался круг его интересов — у него было достаточно других дел, обязанностей по службе; и он постоянно был заряжен, прямо-таки наэлектризован новыми идеями, мыслями — однажды объявил жене, что для Сибири сейчас весьма и весьма важно иметь свою неофициальную, литературную газету в которой можно было бы освещать самые острые вопросы различных сторон жизни… И, хитро посмеиваясь, спрашивал:

— А что, Адечка, похож я на издателя?

Можно было не сомневаться: от мысли об издании «вольной» сибирской газеты он уже не отступится.

И в то же время его ни на секунду не оставляет мысль о сибирском университете.

— Не пойму, ваше высокопревосходительство, — говорил он Казнакову, — как можно спокойно к этому относиться! Прошло столько времени, а воз и поныне ни с места. Кто его сдвинет? Государь, видно, забыл свое обещание, так надо напомнить…

— Терпение, мой друг, — Казнаков умел сохранять спокойствие и ровность в самые, казалось, затруднительные минуты.

— Терпение? — горячился Ядринцев. — Сколько же, позвольте вас спросить, можно терпеть? Триста лет Сибирь все терпит, терпит и терпит… Сколько же еще?

— Вы правы, Николай Михайлович, — согласился Казнаков. — Вопрос об университете не имеет себе равных по важности — и уходить от него нельзя. Будем писать новое представление. Будем упорствовать и добиваться своей цели. Прошу вас, Николай Михайлович, письменно изложить на сей счет свои соображения.

— Я готов, — весь так и засветившись, ответил Ядринцев. У него в минуты возбуждения даже слегка оттопыренные уши вспыхивали, остро поблескивали за стеклами очков продолговатые темные глаза. Ядринцев стремительно ходил по кабинету, пересекая его в разных направлениях, и фалды расстегнутого серого пиджака при каждом шаге отлетали в стороны, точно крылья птицы, которая готовится взлететь. — Я готов, Николай Геннадиевич, хоть завтра представить вам письменные соображения.

И в тот же день, отложив все дела, Ядринцев приступил к составлению нового рапорта на высочайшее имя, работал с неменьшим жаром и увлечением, чем над книгой о Сибири, не догадываясь и не отдавая себе отчета в том, что книгу-то он, в сущности, и не откладывал, а напротив, продолжал писать для нее новую главу:

«Сибирь страна еще почти не початая в научном отношении; ученые экспедиции, отправлявшиеся туда для исследования края, успели разработать только весьма незначительную часть имеющегося в ней научного материала… — Подошел он к главному и готов был это главное написать аршинными буквами, дабы не проглядели, заметили близорукие и всемогущие государственные деятели, министры и сам государь, и приняли бы незамедлительные меры. — Научный центр в самой Сибири дал бы возможность сосредоточенным в нем ученым силам исследовать край с большим удобством и с необходимыми для успешности работы последовательностью и постоянством… — И продолжал убежденно и горячо. — Сибирь вообще крайне нуждается в людях с высшим образованием, и удовлетворить эти нужды не могут высшие учебные заведения империи, куда учащиеся должны следовать за четыре-пять, а иногда и более тысяч верст; словом, представляется ныне настоятельная необходимость возвысить уровень образования в Сибири, дать местным ее уроженцам средства развивать и оберегать свои умственные силы на пользу самой Сибири, что может быть достигнуто только учреждением университета в этом крае».

Научный центр в Сибири? А почему бы и нет!

Между тем, когда Ядринцев мечтал об этом, на пять миллионов человек, населявших необъятные просторы Восточной и Западной Сибири, было всего лишь пять гимназий. Попытка открыть еще две, в Омске и Тюмени, ни к чему не привела: не хватало, не было в Сибири преподавателей. И генерал-губернатор Казнаков велел вписать в представление и этот весьма поучительный пример…

Потянулись дни ожиданий.

И вот наконец последовало высочайшее повеление (в который уже раз!) об открытии Сибирского университета. И все шло, казалось, к тому: министерство народного просвещения даже сочло нужным указать, что для привлечения в Сибирь достойных профессоров надобно положить для оных оклады в полтора раза выше в сравнении с европейскими университетами; министр финансов не возражал; Государственный совет поддерживал… Так благоприятно все складывалось! А между тем ни через год, ни через два, ни даже через десять лет сибирский университет еще не будет открыт…

Внезапно заболел генерал Казнаков. Разнесся слух: болезнь опасна. Со дня на день ждут из столицы лейб-медика. Другие утверждали, что по личному распоряжению государя в Омск выехал профессор Боткин. Между тем Боткин был в то время занят устройством первой бесплатной российской больницы и находился в Петербурге безвыездно. Не спешил, как видно, и лейб-медик на помощь к сибирскому генерал-губернатору.

Ядринцев решил навестить Казнакова. Зашел под вечер, когда солнце, скатившись за Иртыш, расплескало по воде плавленую медь, отчего вода казалась густой, тяжелой и медлительной. Губернаторский дом показался угрюмо-настороженным, притихшим; ходили тут на цыпочках, разговаривали вполголоса. Ядринцеву пришлось долго ждать, пока где-то там, в глубине дома, решали — допускать его к больному или не допускать. Наконец вышел доктор, сказал строго:

— Больной настаивает. Но я вас прошу: никаких раздражающих разговоров. И недолго, голубчик, совсем недолго.

Ядринцева провели к генералу. Вид его поразил; бледное, с синюшной отечностью лицо, вялые руки поверх одеяла… Увидев Ядринцева, Казнаков попытался приподняться, но только покрутил головой, вминая подушку, и слабо улыбнулся.

— Вот видите, друг мой… Подвел я вас, — голос хриплый, сдавленный. Ядринцев мягко возразил:

— Да в чем же вы меня подвели, Николай Геннадиевич? Ни в чем вы меня не подводили. А помогали бескорыстно — это да. И я вам за многое благодарен.

— Нет, нет, подвел, — упрямо повторил Казнаков. — И не только вас… всю Сибирь. Надежду, веру вселил… а практически ничего не сделал. Вот и университет… Обидно!

— Вам не в чем себя упрекнуть, вы сделали все возможное, — попытался утешить его Ядринцев, но, видно, не утешил. Казнаков горестно усмехнулся: