Вольдемар Балязин - Посох пилигрима

— А если вы не согласитесь отпустить меня в поход с господами фон Волькенштейном и фон Рихартингером, то я просто-напросто убегу из дома!

— А вот этого делать не следует, — произнес Волькенштейн, будто он был не на четыре года старше меня, а, по меньшей мере, приходился мне дедушкой. — Сколько раз я убеждался в том, как плохо кончали мальчишки, пускавшиеся в дорогу на свой страх и риск. Это в сто раз опаснее, чем идти в поход с рыцарским войском.

Матушка встала, поджав губы.

— Прощайте, — проронила она сухо и чопорно, не добавляя обычного — «господин граф».

Волькенштейн смущенно поклонился ей вслед.

— Спокойной ночи, рыцарь, — сказал он мне, когда матушка вышла из зала. И потрепал меня по волосам.

Утром матушка долго не выходила из спальни, а когда я, наконец, ее встретил — глаза матушки были заплаканы и было видно, что ночь она провела без сна.

В середине дня Волькенштейн собрался уезжать. Когда он пришел прощаться, матушка позвала меня к себе.

— Я хочу задать вам только один вопрос, господин фон Волькенштейн, — сказала она с плохо скрытым вызовом.

Волькенштейн чуть приподнял голову и с подчеркнутым спокойствием посмотрел ей в глаза.

— А вы сами почему идете в Святую Землю?

— Я тоже младший в семье, мадам. Однако не в этом дело. Я не ищу сокровищ. Мне нужна слава.

— Вам так ее не хватает?

— Ее не хватает моей даме сердца, мадам.

Матушка смутилась. Растерянно перебирая пальцами края рукавов, она пробормотала:

— Ужасные времена! В дни моей молодости мне более всего не хватало того, чтобы мой возлюбленный был рядом со мной.

— Вы другая женщина, мадам, — сказал Волькенштейн, и я увидел в глазах его глухую тоску.

— Кто же ваша дама? — спросил я тихо: во всех романах, какие я к тому времени прочитал, — а их было у нас целых три! — единогласно объявлялось — всякий рыцарь должен елико возможно прославлять свою даму и на всех перекрестках провозглашать ее имя, а более всего неукоснительно исполнять любую ее прихоть, какой бы она ни была.

Волькенштейн печально взглянул на меня и, по-видимому, догадавшись из какого источника почерпнуто мое любопытство, проговорил со снисходительной иронией знаменитую фразу, которую произносили все герои рыцарских романов:

— Благодарнейшая из благодарных и прекраснейшая из прекрасных — Сабина Егер.

Так я впервые услышал это имя.

А теперь внук Сабины спит в моем доме и я неотступно думаю о нем, хотя что мне теперь Сабина, что многие прочие, которых уже давно нет в живых…

Но внук Сабины жив, и ему четырнадцать лет, как и мне тогда, когда я впервые услышал о ней.

Освальд, Освальд, молодой крестоносец! О, эти мальчики, к четырнадцати годам знающие самое главное в жизни. Как им просто живется! У них есть идеал. У них есть вера. У них есть друзья, и они хорошо знают, кто их враги. Они знают дорогу, ведущую к цели. Одну единственную дорогу среди тысячи других — ложных. Они — паладины Креста Господня {8} 8 Паладины Креста Господня — в средневековой западноевропейской литературе так обычно называли сподвижников императора Карла Великого, а чуть позже паладинами стали называть рыцарей, преданных своему господину и верных своей возлюбленной. , рыцари без страха и упрека. Они живут для того, чтобы вместе с друзьями убивать врагов и идти до конца по избранной раз и навсегда дороге.

Упаси Боже, доказывать им, что дорог в мире столько же, сколько блуждающих по земле странников, и что иной сарацин ничуть не хуже, а, может, даже и лучше другого крестоносца…

Они посчитают тебя или врагом, или безумцем. И только если случайно выживут и у них останется время поразмыслить над происшедшим, то, может быть, задумаются: так ли все гладко, и правильно ли прошла их жизнь, как казалось сначала?

Да и то, если ненависть не ослепит их навек и не лишит разума до конца дней…

Тихо было за окном моей спальни. В лунном свете тускло поблескивало на стене старое распятие. Взглянув на него, я вдруг вспомнил все, что случилось пятьдесят лет назад. Наверное, потому, что матушка поднесла это распятие к моим губам, когда я уходил из дома в мой крестовый поход. И тогда я подумал: «Завтра я начну писать книгу. Я напишу обо всем, что видел, а главное, обо всем, что передумал. И если книга удастся, то, может быть, те, у кого еще есть голова на плечах, пока не лежит она в тысячах миль от дома, в чужой земле, крепко подумают, прежде чем нацепят на шляпу, или пришьют на плащ знак крестоносца».

А с чего начать эту книгу?

Я лежал и перебирал в памяти прекрасные романы: «Тристана и Изольду», «Парцифаль», «Бедного Генриха», но они почему-то казались мне неподходящими для подражания.

«А что, если написать про все так, как все и было на самом деле? — подумал я и решил, засыпая: — Утро вечера мудренее».

Спал я плохо. Однако, как и в другие ночи, проснулся до рассвета. Намерение написать книгу не только не оставило меня, но, кажется, стало еще более твердым.

Я лежал с закрытыми глазами и думал: «А книги, любимые мои книги, сильно ли помогли мне стать крестоносцем?»

И, перебрав в памяти многое, должен был сознаться: они-то прежде всего и сделали из баварского увальня паладина Гроба Господня, совершив превращение более чудесное, чем проделывали добрые феи и злые волшебники в сказочных романах о рыцарях Круглого Стола {9} 9 Рыцари Круглого Стола — король бриттов Артур со своими рыцарями успешно боролся в V–VI веках нашей эры с англосаксонскими завоевателями, вторгшимися на Альбион. В редкие минуты отдыха он садился со своими боевыми друзьями за Круглый Стол, где все были равны, и вел с рыцарями добрые и гордые разговоры. В XII веке этот образ вождя, рыцаря получил развитие в искусстве, культуре, литературе, отражавшей славные подвиги тех, кто ходил в Крестовые походы, кого народы Западной Европы считали, и заслуженно, своими спасителями. . Началось-то все не из-за книг, конечно. Началось это после того, как умер отец. Когда я понял, что моему старшему брату Герлаху перейдет все — и замок, и имение, и вещи, и деньги, а мне достанутся две пары кожаных штанов, охотничья куртка, да три рыцарских романа, кои батюшка заказывал переписчику в Мюнхене специально для меня. Не знаю, почему у него объявилась такая фантазия. Может, предчувствовал, какая судьба меня ждет. А когда ясно видишь, что тебе на роду написано, то противиться этому все равно, что пытаться ладонью вычерпать море. И потому я начал искать ответ в книгах. И, о, Боже! — сколько утешительного я в них нашел! Вот, например, в романе Вольфрама фон Эшенбаха «Парцифаль» брат короля — Гамурет, как и я младший в семье, — отказался не только от денег, но и от трона, который старший брат предложил Гамурету делить с ним. (А мне Герлах ничего не предлагал.)