Бьянка Питцорно - Французская няня

Благодаря уходу, в том числе и моему, весной нашу гостью объявили здоровой, но нервически неустойчивой. К ней вернулась память, и она рассказала всю правду о своем браке с мистером Рочестером. Эта история частично совпадает с той, которую я услышала за занавесками гостиной в Торнфильде. Брак действительно был заключен в результате договора между двумя семействами, и жених с невестой впервые встретились только накануне свадьбы, ничего друг о друге не зная.

Но дальше между двумя историями возникает расхождение: из рассказа нашей гостьи следовало, что если молодой Рочестер, судя по всему, приветствовал решение отца и брата, так как его тоже привлекали размеры приданого, то сама Берта Мейсон до последнего сопротивлялась воле отца; ее поддерживала мать, брак которой был очень несчастлив. У Берты была тайна, которую она не осмеливалась раскрыть отцу: она была влюблена в молодого поэта, мулата Томаса Вудрафа, который родился от белого ремесленника и рабыни и в соответствии с «Черным кодексом» тоже считался рабом.

Мать и сын принадлежали пожилой вдове, сестре мистера Мейсона, и Берта еще девочкой часто встречала на плантации тетки мальчика с умным взглядом.

У ремесленника не было средств, чтобы выкупить сына, но он добился права обучать его на свои средства. С самого детства Томас выказывал тонкий поэтический талант, и хозяйка любила демонстрировать его в салонах Спаниш-Тауна как ярмарочное чудо. Он имел такой успех, что, когда вырос, некоторые богатые креолы, почитатели его таланта, принадлежавшие к интеллектуальной элите, собрали деньги и выкупили его из рабства.

Но мистер Мейсон никогда не позволил бы дочери выйти замуж за чернокожего и бывшего раба, и у Берты не было надежды воплотить свою мечту в жизнь, хотя Томас отвечал ей страстной взаимной любовью. Оба разделяли пришедшие из Европы идеи об отмене рабства, но если для мулата такие идеи были более чем естественными, то для дочери богатого рабовладельца казались — в глазах белых жителей Ямайки — совершенно неприемлемыми.

Тайная связь между молодыми людьми продолжалась три года, когда сестра мистера Мейсона умерла, завещав по иронии судьбы все свое богатство племяннице, которая стала не только самой богатой девушкой на выданье на всем острове, но и, к ее большому огорчению, владелицей матери и сестер возлюбленного. Берта отказывала всем просившим ее руки, и отец начал уже что-то подозревать, когда поступило предложение от старого Рочестера.

После нескольких месяцев слез, голодовок и угроз сбежать Берта сдалась. Но до свадьбы она решила на деле осуществить идеи аболиционизма и принести последний дар влюбленному поэту. В часть ее приданого, оставленного ей в личную собственность теткой, а не выделенного из состояния отца, входили богатые плантации сахарного тростника, хлопка, табака и кофе. Их стоимость — тридцать тысяч фунтов стерлингов — включала также цену ста двадцати рабов, которые на этих плантациях работали. После ее замужества земля и рабы должны были перейти в собственность мужа, но пока что принадлежали лично молодой женщине, которая, достигнув двадцати пяти лет, могла распоряжаться ими по своему усмотрению. Поэтому — тайком от отца и при содействии матери — Берта, незадолго до прибытия на Ямайку жениха, освободила всех своих рабов.

Когда она проговорила это, Селин обняла ее со слезами на глазах.

— А я-то думала, что проявила великую щедрость, освободив Тусси! — воскликнула она.

Только через несколько дней после свадьбы месье Эдуар обнаружил, что совершила его жена: без рабочих рук его новые земли теряли добрую половину своей стоимости. Ему пришлось продать половину плантаций, чтобы купить новых рабов, и он обвинил Берту и тестя в том, что они обманули его и подстроили ловушку. Между мужем и женой постоянно вспыхивали ссоры — еще и потому, что Рочестер был вспыльчивым и часто жестоким хозяином и не брезговал лично браться за плетку-девятихвостку, страшное орудие с металлическими крючками, чтобы поставить на место «черномазых», как он их называл. Берта не могла выносить такое обращение с несчастными, оскорбляла его и не допускала в спальню. Она больше не виделась со своим возлюбленным, но, читая в местных газетах его стихи, очень тосковала. Муж ничего не подозревал и считал, что опрометчивое освобождение старых рабов и чрезмерное снисхождение к новым проистекали только из «яда идей аболиционизма», докатившихся уже до колоний.

Прошло три года, а супругам так и не удалось обрести хоть немного согласия, любви и взаимного уважения, они по-прежнему выносили друг друга с трудом. Молодого мужа никогда не бывало дома: если он не объезжал плантации, то проводил время в городских кафе, пил, курил и постепенно проигрывал в карты то самое приданое, из-за которого чувствовал себя обманутым. Так продолжалось до тех пор, пока молодой креол, с которым Рочестер обращался с аристократическим презрением и обвинял в карточном шулерстве, не бросил ему в лицо отместки ради, что у его жены связь с мулатом. Да, да, с тем самым темнокожим молодым человеком с курчавыми волосами, который, стоя сейчас посреди кафе, декламирует стихи о любви.

Оскорбленный, потерявший разум от ярости, молодой Рочестер поднял плетку и ударил по лицу — нет, не своего недоброжелателя, а неизвестного поэта, разбив ему губы и ранив глаз. Потом ринулся домой и набросился на жену, упрекая ее в измене, в том, что она опозорила его, своего мужа. Чтобы белая женщина испытывала нежные чувства к темнокожему — это неслыханно, непристойно, это оскорбляет приличия, нравственность и здравый смысл. Лишь повредившись в уме, можно пасть так низко. Берта выслушала его с презрительным спокойствием. Но когда услышала о том, как муж покарал недостойного соперника, она тоже пришла в бешенство, выхватила у него из рук плетку и ударила по лицу.

Этот удар все и погубил. Три дня спустя Рочестер сел вместе с ней на корабль, направлявшийся в Англию, он держал ее взаперти в каюте в продолжение всего плавания, привез в Торнфильд и заживо замуровал в комнатке третьего этажа. Он сообщил о ней — но не о том, кто она на самом деле, — только доктору Картеру и сиделке, которым платил и за работу, и за молчание. Отец и старший брат тем временем умерли, никому не рассказав о его браке, и молодой Эдвард унаследовал титул, владения и право быть полным хозяином на своих землях.

Слезы, мольбы, обещания жены уйти в монастырь, если он позволит ей вернуться на Ямайку, — все было бесполезно. Из ее семьи только брат Ричард пытался заступиться за нее, но безрезультатно.

Мадам Селин трясло, когда она слушала рассказ об этом чудовищном насилии. Она говорила, что ей повезло, потому что месье Эдуар никогда не поднимал на нее руку — может быть, страшась крестного. Повезло, что ее брак с англичанином оказался недействительным и его так легко было разорвать. Повезло, что у нее есть такие друзья, как я, Тусси и Олимпия, которые вырвали Адель из рук этого бессердечного человека и вернули ей.