Бьянка Питцорно - Французская няня

— Так отчего же она приняла тебя в подарок?

— Она умная женщина и понимала, что, если она откажется, месье Эдуар продаст меня кому-то еще… Может, какому-нибудь злому хозяину, который будет сечь меня кнутом каждый день.

— А ты не тоскуешь по своей стране?

— Я тоскую по теплу, по свету, по ярким краскам, по музыке, — ответил Туссен. — Но совсем не тоскую по жизни, которая была у меня на Кубе или на Ямайке. И не скучаю по своим старым хозяевам. Там с рабами обращаются хуже, чем с животными. Я уже говорил: нас клеймят огнем, как телят, чтобы, если мы вдруг решим бежать, можно было узнать каждого.

— Даже если вы не сделали ничего дурного? Здесь, во Франции, клеймят только преступников, которых сажают в тюрьму и приговаривают к каторге за какие-нибудь ужасные злодеяния, — заметила Софи.

— Мне не было и пяти, когда они выжгли на моем правом плече клеймо с первыми буквами семейства Дешатр Лакруа. Какое преступление мог я совершить в таком возрасте? Сегодня слишком холодно, но, если мы встретимся летом, я расстегну ворот и покажу тебе рубец.

Софи откинулась на подушки кареты и вздохнула. Сколько всего она узнала за этот снежный вечер! Перед ней как будто распахнулся новый неизвестный ей мир — сошел с книжных страниц, ожил и затрепетал под ее взглядом.

Очарованная рассказом маленького раба, Софи почти забыла свою тревогу о матери, хотя всю дорогу прижимала к себе корзину, наполненную едой, и узел с бельем.

Карета резко остановилась, Жан-Батист обернулся, приоткрыл окошко и сказал:

— Приехали!

Снега навалило столько, что Софи с трудом смогла узнать тротуар улицы Маркаде и очертания дома, в котором жила. Сколько ее не было? Три часа? Четыре? Входная дверь была почему-то прикрыта, а не заперта. Софи подумала, что за время ее отсутствия мать наверняка проснулась. Не могла же она так долго спать. А если мама звала ее? А если выпила всю воду из кувшина, и теперь ее мучит жажда? Если у нее по-прежнему жар? А привратница поднималась ли к ней, как обещала?

Софи толкнула дверь и вошла. Привратницкая была пуста. Туссен с Жан-Батистом выгружали из кареты корзину, узел и мешок.

— Спасибо. Оставьте все здесь, внизу. Сейчас я отнесу наверх корзинку и белье. А потом мадам Анно поможет мне дотащить мешок с углем.

— Даже не думай! — возразил Туссен. — У нас доставка на дом. Жан-Батист останется на улице присмотреть за каретой, чтобы ее не увели вместе с лошадьми, а я обещал мадам довести тебя до твоего жилья.

— Мы живем в мансарде. Это шесть этажей.

— Ну и что? Думаешь, у меня такие слабые ноги?

Смеясь, Туссен сбросил шубу и оставил ее кучеру. Потом взвалил себе на спину мешок с углем, а свободной рукой взялся за ручку корзины.

— А ты неси белье, — приказал он.

Пока они поднимались наверх, жильцы глядели из дверей. Было время ужина и, хотя было холодно, все держали двери на лестничные клетки открытыми для притока воздуха. Дети сновали с этажа на этаж и просили у соседей то дольку чеснока, то щепоть соли. Софи была так возбуждена, что не обратила внимания, как странно все на нее поглядывают. Точнее, она подумала, что, верно, они завидуют припасам, которые она несет, и удивляются ее темнокожему спутнику в необычном одеянии.

Она была так возбуждена, что, поднявшись на пятый этаж, отстегнула от шали платок с деньгами и бегом взлетела по лестнице, крича во все горло:

— Мама, мама! Мне дали шестьдесят франков!

Но, добежав до двери, она смолкла и внезапно остановилась — будто превратилась в каменное изваяние. Не потому, что дверь была закрыта: напротив, обе створки были распахнуты на лестничную клетку — они с матерью никогда так не делали. Она остановилась, потому что в мансарде было множество людей, которые в молчании обступили установленное посреди комнаты ложе. В его изножье горели две свечи.

Мадам Анно, заметив ее, бросилась ей навстречу вне себя от ярости.

— Шестьдесят франков, говоришь! Вовремя явилась, бродяжка! На похороны пригодятся. — Она дала девочке пощечину и выхватила из рук платок, который исчез у нее в кармане. — Где ты пропадала, несчастная, когда твоя мать помирала? Мне пришлось все делать самой. Перетаскивать ее, обряжать, да еще поставить свечей на десять су. А саван, которым я ее накрыла, — моя простыня. И ты мне за нее заплатишь, потому что я не собираюсь больше ею пользоваться.

Софи, потрясенная, открыла рот, не зная, что отвечать на обвинения… и не произнесла ни звука. Шатаясь, она подняла руку и дотронулась до щеки, которая горела от удара.

— Вы слишком суровы к ней, Франсуаза, — вступилась за Софи соседка. — Девочка не могла знать. Обними свою мать, Софи! — И она мягко подтолкнула ее к смертному одру.

Фантина лежала, до подбородка укрытая простыней, и, казалось, спала, но была очень бледна. Мадам Анно не так уж и расстаралась, как уверяла, потому что волосы покойной были в беспорядке. В полной тишине Софи встала рядом с матерью на колени и начала причесывать ее пальцами. Дотронувшись до холодного лба, она зарыдала.

Туссен тоже вошел в мансарду и поставил на пол то, что принес. Он быстро понял, что случилось. Мадам Анно посмотрела на него с изумлением и одновременно с вызовом.

— Так эта соплячка весь день прогуляла с чернорожим паяцем, вместо того чтобы ухаживать за умирающей матерью?! — громко воскликнула она, привлекая внимание присутствующих к новому персонажу.

Туссен подошел к одру Фантины, не удостоив привратницу взглядом и словно не замечая жильцов, которые перешептывались и с любопытством указывали на него пальцами.

— Попрощайся с нею, — прошептал он Софи, — и пойдем. Жан-Батист ждет нас. Тебе здесь больше нечего делать. Идем!

Софи, не поворачиваясь, покачала головой.

— Пойдем, Софи, — настойчиво повторил мальчик.

Она нашла в себе силы пробормотать, захлебываясь слезами:

— Нет. Я не могу оставить маму одну.

— Тогда я приду завтра. Жди меня, — прошептал ей на ухо Туссен. Он легко поднялся на ноги, бросил презрительный взгляд на мадам Анно, которая, развязав узел с бельем, с жадностью рассматривала его содержимое, и бегом спустился по лестнице.

Если первую встречу с Селин Варанс Софи всегда вспоминала с теплым, сладостным чувством, то завершение вечера и события следующего дня были так горьки, что и годы спустя в ней все замирало даже при невольном воспоминании.

Как забыть ту ночь в мансарде, которую она провела в одиночестве, прижимаясь к ледяному телу матери?

Соседки и зеваки разошлись. Мадам Анно тоже ушла к себе в привратницкую и унесла мешок с углем.

— Вам не понадобится. И вот что, Софи, оставь-ка ты открытым верхнее окошко. В тепле мертвецы быстро начинают вонять.