Бьянка Питцорно - Французская няня

А в мужском отделении, рассказывала она, еще хуже, надсмотрщики куда более жестокие, бьют всех, даже детей и больных стариков, непрестанно и без всякой причины — просто потому, что им так хочется.

Сидя тогда у матери на коленях, Софи слушала с ужасом. Разве она могла себе представить, что и ей самой когда-то придется сесть за этот стол, дышать этим гнилым воздухом, делить завшивленную кровать со страшными мегерами!

— А уж школу-то забудь, капризная барышня! — сказала ей мадам Анно, ногой отгоняя ее от смертного одра матери. — Вставай-ка и пошли, некогда мне с тобой возиться!

Снегопад прекратился, улицы были покрыты ледяной грязью. Софи шла, опустив голову, смирившись с судьбой. Все ее силы ушли на то, чтобы не попасть к старухе с костями, и она уже не пыталась сопротивляться. Она знала, что она одна-одинешенька в целом свете, ее некому защитить, она в руках чужих людей. Ничто не могло остановить ее падение в бездну — как ничто не останавливало падение других сирот, оставшихся без друзей и средств. Единственная родственница отца, старая крестьянка, та самая, которая потерялась на улицах Монмартра, умерла год назад. Из родни Фантины не осталось никого. Всю ее семью унесла эпидемия холеры за много лет до того, как она вышла замуж за типографского рабочего. Не могла Софи рассчитывать и на поддержку «обезьяны» Пьера Донадье, потому что полгода назад из-за своих симпатий к Республике он был уволен из типографии. Противоправительственные идеи «обезьяны» были так хорошо известны во всех типографиях Парижа, что ему пришлось уехать на поиски работы то ли в Швейцарию, то ли в Англию.

А надеяться на помощь Селин Варанс казалось невозможным — как невозможно было себе представить, чтобы статуя Иисуса Христа в церкви Святого Петра вдруг сошла с алтаря, чтобы обнять девочку, прижать к себе и отнести на небеса. Прекрасная дама, свет и тепло дома на бульваре Капуцинов, маленький раб в разноцветных одеждах, поездка в карете — все это принадлежало другому миру, другой жизни, как те сказки, которые давным-давно школьный учитель читал ей из книги Мадам д’Онуа. Единственное, что сохранялось в ее памяти, был раздраженный голос англичанина, кричавший маленькому привратнику: «Кто эта оборванка? Вышвырни ее немедленно вон!..»

В полиции женщину и девочку принял пожилой комиссар, у которого от усталости слипались глаза. Он явно провел ночь над решением куда более важных вопросов, чем тот, что излагала ему сейчас крикливая привратница.

— Успокойтесь, мадам! — резко прервал он ее посреди рассказа. — Ваше дело вовсе не кажется мне таким срочным. Мать этого бедного создания, как я понял, еще даже не похоронена. Черт возьми! Неужели нельзя оставить ее там, где она жила, до похорон?

— Надо предупредить дом призрения, чтобы ей придержали место, — настаивала мадам Анно.

— Тоже мне институт для благородных девиц ордена Почетного легиона! — горько рассмеялся комиссар. — Места там всегда хватает, в крайнем случае потеснятся маленько. А в такие холодные месяцы легочная лихорадка каждый год проводит там хорошую чистку, ногами вперед оттуда выносят больше народу, чем входит туда на своих двоих. Вы в самом деле не в состоянии о ней позаботиться? Ведь она уже может работать, была бы вам помощницей.

— Нет. Лучше пусть отправляется в учреждение для таких, как она. Непокорное создание, ей нужны ежовые рукавицы. Дайте мне документ, господин комиссар, завтра после похорон я ее сразу туда отведу и не стану больше вас беспокоить.

Вздохнув, полицейский вынул бумагу, спросил имя Софи и ее родителей, записал, поставил печать.

— Я сожалею о смерти твоей матери, Софи Гравийон, — сказал он вместо прощания.

«А еще больше сожалею о тебе, бедная крошка», — подумал он, глядя вслед худенькой фигурке, которая удалялась рядом с привратницей.

Вернувшись на улицу Маркаде, мадам Анно скрылась в привратницкой, где пылала жаровня, распространяя приятное тепло. В приоткрытую дверь Софи видела стол, накрытый едой из корзины с бульвара Капуцинов. Привратница заметила ее взгляд и, с видом крайнего снисхождения отрезав кусок рисовой запеканки, протянула ей.

— На! Этого тебе хватит до вечера. Да не обжирайся, как обычно.

Девочка готова была с негодованием отказаться — лучше уж умереть от голода; но спазмы в животе были нестерпимы. Как бы не упасть в обморок, думала Софи; ведь она уже больше суток ничего не ела.

И она выхватила из рук привратницы запеканку и, жуя, начала подниматься по лестнице. Она шла медленно, еле переставляя ноги. Всю вчерашнюю ночь она пролежала, прижавшись к телу матери, но теперь старалась оттянуть мгновение, когда снова ее увидит. Ей было страшно: она боялась, что какая-то другая Фантина, с ввалившимися глазами, посиневшими губами и окровавленным ртом, сядет на смертном одре, заговорит замогильным голосом, ухватит ее за край платья. Лезли в голову все истории о призраках, какие ей доводилось слышать, вспомнился даже танец усопших монахинь из «Роберта Дьявола». Ей хотелось убежать далеко-далеко и никогда больше не входить в мансарду.

Но, переступив порог, она с огромным облегчением увидела, что мать та же, что и несколько часов назад. Выражение лица Фантины даже стало более ласковым, как будто она забыла обо всех страданиях и спокойно спала.

Кто-то, вероятно соседка, сменил четыре огарка на новые свечи. И не на сальные, которые накануне принесла привратница, а восковые — как на алтаре в соборе Нотр-Дам; они издавали приятный аромат. В руки покойницы, сложенные на груди, чья-то милосердная рука вложила букетик. Он и навел Софи на мысль, что в мансарде побывала мадам Ришье, добросердечная вдова со второго этажа, которая зарабатывала на жизнь для себя и двух детей изготовлением цветов из шелка и восковых фруктов для хрустальных ваз, какими богачи украшали гостиные. Она всегда была любезна с Фантиной. Букетик, должно быть, стоил ей целого дня труда, с благодарностью подумала Софи. Но нагнувшись, чтобы разглядеть цветы, она ощутила сладкий аромат и с удивлением поняла, что они настоящие. Где мадам Ришье могла сорвать их такой суровой зимой? Все сады Парижа и пригородов занесены снегом — клумбы, деревья и кусты стоят голые. Но ведь где-то же распустились эти гиацинты, нарциссы и ландыши, раз теперь они так сладко пахнут на груди Фантины.

Щедрость соседки простиралась не только на бедную покойницу. На стуле под мансардным окошком лежала белая салфетка, а на ней свежие булочки и бутылка молока.

Кусочек рисовой запеканки не утолил голода девочки. Она жадно поела и попила, воспрянув духом от мысли, что в мире еще есть добрые люди. Потом ласково дотронулась до ног матери.