Бьянка Питцорно - Французская няня

— Почему вы не разбудили меня? — спросила она Шарлотту. — Я сейчас оденусь и помогу. Скажите, что надо делать.

— Ничего, — ответила горничная. — Я почти закончила.

Софи увидела, что кровать Соланж аккуратно убрана. Колыбель тоже была пуста и тщательно застелена.

— А где же Адель и Соланж?

— Пошли на прогулку, — ответила горничная.

— В такой холод?

— Снегопад прекратился, посмотри. На улице солнце. Мадам хочет, чтобы девочку водили гулять в парк каждый день, если нет дождя или снега. Ее тепло одевают, и до сих пор она ни разу не простудилась. А ты будь поосторожнее — в легкой сорочке да на сквозняке! Одевайся. Я принесла тебе горячей воды больше часа назад и поставила кувшин возле огня. Вода еще, наверное, теплая.

Привыкшая к холодной мансарде Софи даже не представляла, как приятно умываться, не дрожа от холода. Она надела новое платье, натянула чулки, обулась, поискала накрахмаленный белый передник. Но форма горничной исчезла.

Шарлотта не смогла дать ей никаких объяснений, только сказала:

— Поторопись! Мадам Селин встала полчаса назад и сказала, что подождет тебя, чтобы вы позавтракали вместе.

— Где?

— В зеленой гостиной. Дорогу знаешь? Это внизу, рядом с залом, где фортепиано.

Селин еще не одевалась и не причесывалась, но Софи подумала, что это ей и не нужно. Такая нежная кожа, такие блестящие, волнами падающие волосы — ее благодетельница казалась свежей майской розой в своем белом утреннем халате. Она сидела в кресле с высокой спинкой и была погружена в чтение.

Услышав робкое «доброе утро» своей подопечной, она подняла глаза от книги, улыбнулась и в ответ на приветствие сообщила, как будто продолжала начатую беседу:

— Я читаю чудесную книгу, «Собор Парижской Богоматери», последний роман Виктора Гюго. Он гений, лучший писатель всех времен.

— Мой отец тоже так говорил, — пробормотала Софи, в смущении разглядывая свои туфли и надеясь, что Селин не станет ругать ее за отсутствие фартука.

— Твой отец читал Виктора Гюго? — воскликнула пораженная Селин.

— Нет, он-то читать не умел. Он же был «медведем».

— Медведем?..

И Софи, забыв о робости, рассказала Селин о типографии, о словечках, которые использовали рабочие, объяснила разницу между «медведями» и «обезьянами», пересказала их споры о политике и культуре. Рассказала об Обществе друзей народа и о том, как благодаря Школе рабочей взаимопомощи ее отец-«медведь» решил сделать из своей дочери «обезьяну».

— Газеты в доме читала я, — объясняла девочка. — И всякий раз, как выходил новый роман, сборник стихов или пьеса господина Гюго, отец хотел знать, что говорят критики. А мою мать занимала романтическая история его брака. Вы знаете, что в день их свадьбы старший брат поэта сошел с ума от ревности, потому что был тайно влюблен в невесту?

— Ты меня поражаешь, девочка. Могла ли я подумать, что бедная швея с Монмартра интересуется жизнью поэтов?

— Моя мама… — начала Софи и поняла, что теперь всегда должна говорить о ней в прошедшем времени. От горя она не смогла договорить.

Селин притянула ее к себе, усадила на подлокотник кресла.

— А знаешь ли ты, — спросила она, обнимая ее за плечи, — знаешь, почему я решила дать своей дочери имя Адель?

Софи покачала головой. Слезы ручьями текли по ее лицу.

Вошла Лизетта с завтраком и поставила поднос на столик. На подносе были кувшин с молоком, кувшин с горячим шоколадом и чайник. И еще свежеиспеченные булочки, печенье, хлеб, масло и разные варенья.

Селин протянула Софи платок, чтобы она вытерла глаза и высморкалась.

— Поешь, — сказала она. — Я выпью только чашку чая и съем сухарик с маслом. Чай — это английская привычка, которую я переняла у Эдуара.

Лизетта наполнила чашки. Несмотря на комок в горле, Софи с удовольствием выпила восхитительного шоколада — впервые в жизни.

— Знаешь, почему я назвала ее Аделью? — снова спросила Селин. — Потому что так зовут мадам Гюго. Она прекрасна — высокая, темноволосая, похожа на испанку. Когда она едет в театр, нет человека, который не оглянулся бы ей вслед. Она изящнее всех женщин.

— У нее четверо детей, — добавила Софи, вспомнив листки светской хроники.

— Она ждала младшую дочь, когда началась Июльская революция, «Три славных дня»… — уточнила Селин, довольная тем, что ее подопечная так много знает.

«…когда погиб мой отец…» — подумала Софи, но промолчала.

— Поэт назвал малютку именем матери. И я тоже, когда год спустя родилась моя дочь, решила дать ей имя Адель, — закончила беседу Селин.

— Это очень красивое имя, — одобрила ее выбор Софи, за обе щеки уплетая булочку.

Когда после завтрака Лизетта унесла поднос, Селин Варанс сказала Софи:

— Пожалуйста, не обижайся. Я не подвергаю сомнению твои слова. Но пока мы ждем портниху, я попрошу тебя немного почитать. Просто чтобы я могла понять, чему ты научилась в твоей народной школе.

Она положила перед ней «Собор Парижской Богоматери», и Софи, не ошибившись ни разу, прочитала отрывок, где юная прекрасная цыганка Эсмеральда перед толпой зрителей задает своей козочке Джали с позолоченными рожками вопросы, и та отвечает на них ударами позолоченных копыт в бубен или изображает движениями того, кого ее просят показать.

— Вы правы, — сказала Софи, когда Селин знаком велела ей остановиться. — Это, должно быть, прекрасная книга. Как бы мне хотелось знать, откуда эта цыганка и что будет потом.

Селин обещала, что, когда закончит книгу, она даст ее почитать Софи. И рассказала, что Гюго, чтобы не отвлекаться от написания этой книги визитами и соблазном куда-то ходить, запер на ключ всю свою одежду и расхаживал по дому в длинном балахоне из такой толстой шерсти, что дети называли ее «медвежья шуба папочки». И поскольку он закончил роман тогда, когда в чернильнице закончились чернила, он хотел его назвать «Что заключалось в бутылке чернил». Затем Селин задала Софи несколько вопросов по географии — о Франции и о колониях. Она нашла, что и об этом предмете дочь рабочего знает куда больше, чем ее сверстницы, даже те, что обучаются в самых знаменитых пансионах для благородных девиц, например при монастыре Английских августинок или Почетного легиона Сен-Дени, и которых матери выставляют потом напоказ в салонах, как дрессированных собачек.

Софи даже знала, что такое параллели и меридианы и какие ученые в трудные годы Великой революции и Первой республики организовали экспедицию, задачей которой было измерить меридиан, проходящий через Париж, чтобы установить единицу измерения, общую для всего мира.

— Месье Мешен и месье Деламбр путешествовали по Франции, преодолевая трудности и опасности, и измерили длину меридиана. Затем разделили его на сорок миллионов одинаковых частей. Сорок миллионов, можете себе представить? Новая универсальная мера — это одна сорокамиллионная часть земного меридиана. Она назвали ее «метр», потому что оба географа преклонялись перед греческим поэтом Гомером, автором «Илиады» и «Одиссеи», а по-гречески «метр» значит «мера». Это мне объяснил друг моего отца, «обезьяна», которого звали Пьер Донадье, — добавила Софи.