Бьянка Питцорно - Французская няня

В большом тихом доме, как будто завернутом в вату заснеженного сада, жизнь текла мирно и покойно. Софи, укутанная — поверх платья, доставшегося ей от внучки перчаточницы, — в теплую шерстяную шаль, перекрещенную на груди, проводила большую часть дня в комнате цокольного этажа, где няня Адели и другие служанки гладили и хранили белье. Соланж отдавала ей девочку и садилась шить или штопать. Адель уже говорила свои первые, не слишком разборчивые, слова. Она требовала, чтобы ее носили по комнате, показывала пальчиком на всякие предметы, пытаясь повторить названия, и терпеливая Софи повторяла их по пять или шесть раз кряду. Софи и Адель очень полюбили друг друга. Софи испытывала странное чувство, глубокое и умильное, когда Деде, устав от изучения окружающего мира, опускала головку ей на плечо и засыпала. И тут же становилась гораздо тяжелее, чему Софи всякий раз удивлялась. Адель отвечала Софи взаимностью: искала ее глазами, улыбалась и тянула к ней ручки.

Но настоящей страстью малышки был Туссен. Едва мальчик входил в комнату, Адель утрачивала интерес ко всем остальным и, что бы она до этого ни делала, рвалась к нему, попискивая от счастья. Ей невероятно нравились цвета, в которые он был одет, она запускала пальчики ему в волосы, пыталась дотронуться до зубов, хватала за ухо, стараясь донести его до рта, терлась носиком о его нос и щеки…

— Она, как и ее мать, уверена, что Туссен — большая шоколадка, — смеялась Соланж. — И хочет попробовать его на вкус. Лучше, чтобы месье об этом не знал.

Адель, к некоторому огорчению Селин, еще не научилась говорить «мама». Но в один прекрасный день, когда Софи передавала ее на руки юному рабу, малышка ткнула его пальчиком в грудь и победно произнесла:

— Тусси!

Туссен подбросил ее вверх, подхватил, поцеловал под подбородочком, сделав вид, что хочет ее съесть, а она хохотала и повторяла:

— Тусси, Тусси, Тусси.

— Мадам будет ревновать, когда узнает, — заметила старая Готтон.

— А месье рассердится, — с беспокойством заметила Соланж.

— Да что за глупости! — вмешалась Лизетта. — В доме, где я работала до этого, младенец произнес первой кличку собаки.

— Уже не говоря о тех, кто выбирает первым слово «кака», — заметила острая на язык Шарлотта. И все закончилось веселым смехом.

Но Софи понимала и разделяла тревогу Соланж. Только слепой мог не замечать, что хозяин дома, безумно влюбленный в мать, холоден и безразличен к ребенку. Он ни разу не взял ее на руки, не приласкал; раздражался, когда она кричала или плакала. Казалось, месье Эдуар ревнует к тому материнскому чувству, которое Селин испытывала к крошке. Он никогда не называл девочку по имени, не произносил «Деде», не говорил о ней «моя дочь» или «наша дочь» — только «этот ребенок» или «ваше дитя».

Селин пыталась скрывать свои чувства, но Соланж и Софи видели, что она страдает и всячески пытается привлечь внимание и любовь мужа к дочери.

— Если бы первым словом Адели было «папа», — с сожалением заметила няня, — месье мог бы умилиться. Но нет же: она произносит первым имя этой черной мартышки, которую хозяин откровенно презирает!..

Как бы то ни было, с этого дня «Тусси» стало уменьшительным именем темнокожего мальчика, и все обитатели дома на бульваре Капуцинов звали его так, когда не сердились. А когда сердились, звали его Туссен — будто полное имя лучше подходило для окриков или упреков.

В первые дни Софи очень боялась встретить месье Эдуара и разгневать его неловким движением, словом или просто своим присутствием. Но, как и говорила Селин, хозяин дома никогда не спускался в комнаты прислуги, и если у него не было ничего срочного к жене, то не входил и в комнату Адели.

По утрам Селин просыпалась рано и кормила дочь, а ее муж поднимался около одиннадцати, сразу же приказывал Жан-Батисту запрягать лошадей и в снегопад уезжал по делам на биржу или к своему немецкому банкиру, герру фон Нусингену.

Обедал он в английском клубе; вернувшись домой, переодевался и отправлялся с юной супругой на прогулку в Люксембургский сад или в крытую галерею Пале-Рояль, куда в послеобеденные часы съезжался весь свет. Туссен, который едва успевал к этому времени вернуться из школы, тотчас переоблачался в свою экзотическую ливрею и сопровождал их, держа, если надо, зонтик. В отличие от Селин, месье Эдуар не позволял Туссену надевать шубу, так что, хотя хозяйка и снабдила его теплым шерстяным бельем, мальчик всякий раз возвращался с прогулки продрогший до костей.

Доставив Селин с Туссеном домой, англичанин снова уходил один, на этот раз в вечернем костюме, и ужинал в разных аристократических домах предместья Сен-Жермен.

Селин проводила вечер в зеленой гостиной в компании Туссена и Софи. Она играла на фортепиано, читала им вслух из своих любимых книг или просила почитать Софи, чтобы девочка могла попрактиковаться, — ведь вскоре ей предстояло идти в школу Гражданина Маркиза.

Была одна сказочная история, которую Селин особенно любила. Она называлась «Трильби, или Аргайльский эльф». Автор утверждал, что на написание сказки его вдохновила древняя шотландская легенда. В ней рассказывалось о юной жене рыбака из Аргайля по имени Джанни. Она часто оставалась дома одна и, чтобы утешиться, вела воображаемые беседы с эльфом, который, по преданию, обитал у нее в очаге.

«Я тоже играла с Пиполетом, когда была маленькой», — думала про себя Софи.

Она трепетала, когда эльф признавался Джанни в любви и бедняжка, разрываясь между верностью мужу и странным влечением к выдуманному ею же существу, не знала, что ей делать.

Такая история могла закончиться только трагически: жена рыбака умерла. У Селин дрожал голос, когда она читала последние строки:

«Тысяча лет — это такой короткий срок для обладания тем, кого мы любим, такой короткий срок, чтобы оплакивать его» [2] Перевод на русский язык А. Тетеревниковой. .

Она объяснила детям, что историю эту написал старый директор Библиотеки Арсенала Шарль Нодье, которому нравилось сочинять страшные сказки. Софи подумала, что такой рассказ пришелся бы по душе мадам Анно. От воспоминания о «чтениях» в привратницкой на улице Маркаде сердце у девочки сжалось.

Селин была куда более требовательной слушательницей, чем привратница: она поправляла ошибки, учила читать с выражением. Она часто заставляла Софи повторять одну и ту же фразу по четыре или даже пять раз, отбивая рукой ритм, показывая, где надо сделать паузу или повысить голос.

Туссен слушал не перебивая. Его никогда не просили читать, потому что его глаза и руки были заняты другим: по просьбе Селин он писал ее портрет маслом.

Еще до появления в доме Софи он сделал дюжину набросков углем и теперь работал на холсте шпателем и кистями. Он не следовал с точностью рисунку, писал широкими размытыми мазками.