Бьянка Питцорно - Французская няня

— Я предпочитаю стиль Делакруа, — пояснил он Софи.

Девочка смиренно призналась, что ни имя художника, ни его произведения ей неизвестны.

— Как же так! — изумился Туссен. — Ведь этот художник написал прекрасную картину, прославившую «Три славных дня» и новых героев Франции — тех, которые пали на баррикадах. Может быть, на этой картине есть и твой отец.

— Правда? — недоверчиво спросила Софи.

— Может быть. Когда будет выставка его работ, я обязательно тебя свожу, — пообещала Селин.

Познания Софи об изобразительном искусстве ограничивались до сих пор рисунками в газетах и прославившими город Эпиналь наивными картинками, которыми торговали лоточники на ярмарках Монмартра. Только здесь, на стенах дома на бульваре Капуцинов, девочка впервые увидела множество «настоящих» картин в золоченых рамах, украшенных виньетками и завитками. Картины были яркие и красочные: пейзажи или мифологические сцены, портреты девиц в платьях с высокой талией, какая была в моде во времена Наполеоновской империи. Софи могла разглядывать их часами.

— Так пишут Энгр или Давид. Но мне больше по душе Делакруа, — повторял Туссен.

В спальнях второго этажа висело несколько портретов Селин в вечернем платье и даже портрет Адели в чепчике с воланами вокруг кругленького личика. Но во всем доме не было ни одной картины и даже ни одного рисунка сепией или углем с изображением месье Эдуара.

— Почему так? — с удивлением спросила Софи.

— Вероятно, когда он по утрам бреется и видит себя в зеркале, его отражение ему не по душе, — насмешливо отвечал Туссен. — Сколько я его помню, он никогда никому не позволял писать свой портрет — отказывал наотрез. Мадам очень хочется иметь хотя бы миниатюру с его изображением, чтобы хранить в медальоне. Она много раз просила его попозировать мне или какому-нибудь известному художнику. Но он и слушать не желает. Говорит, нет у него терпения сидеть часами неподвижно перед каким-то мазилой. Но возможно, терпение и ни при чем. Однажды он увидел, как я тихонько пытаюсь набросать его профиль, и так взъярился, будто я украл у него драгоценность или запятнал его честь. Он выхватил листок у меня из рук, разорвал на мелкие клочки и бросил в огонь.

Иногда Селин тоже надоедало сидеть неподвижно. Она начинала качать головой или чесать нос, и это было знаком, что позирование окончено.

— Убери кисти, Тусси, и вымой руки. Давай споем Софи дуэт из «Волшебной флейты» Моцарта.

Они спускались вниз, в зал. Селин садилась за рояль, мальчик становился у нее за спиной, чтобы читать ноты, и они пели. Софи слушала и удивлялась странному эффекту, который производила на нее музыка: печаль и удовольствие смешивались неведомым образом, отчего комок вставал в горле и слезы выступали на глазах. Но ей хотелось, чтобы пение продолжалось, как в сказке про жаждущего, который чем больше пил, тем больше мучился жаждой.

На пятый день пребывания Софи в доме на бульваре Капуцинов в дверь для поставщиков постучалась пожилая женщина и попросила разрешения поговорить с мадам от имени месье Фелисьена. Софи, оказавшаяся поблизости, от одного этого имени похолодела. Но, сделав над собой усилие, она не двинулась с места — осталась стоять за большим бельевым шкафом: она хотела слышать все, что скажет эта женщина. Селин, спустившись в изящном домашнем платье, строгим тоном сообщила, что не получила дюжину обещанных сорочек.

— Простите моего брата! — взмолилась посетительница. — Фелисьен не виноват. Нынче никому нельзя доверять! Фелисьен отдал ткань опытной швее, услугами которой он уже не раз пользовался. А когда я пошла забирать работу, узнала, что эта несчастная съехала накануне и унесла с собой прекрасную ткань, которую ей доверили в работу. Проклятая воровка! И никто в доме не может дать ее адрес. Вы уж не гневайтесь на моего брата…

— Почему он послал вас, а не пришел сам, как обычно? — прервала ее Селин.

— Да он уж три недели как не встает: поскользнулся на льду, сломал ногу. Вот и отправил меня вчера за дюжиной сорочек — а их-то и нет. Он спрашивает, нужны ли они вам по-прежнему. У него есть другая прекрасная швея, она справится с работой за пять дней.

— Нет, благодарю. Передайте эти пять франков месье Фелисьену за ткань…

— За какую ткань?..

— За ту, которая, как вы утверждаете, была у него украдена. И передайте ему, что больше его услуги не понадобятся. У меня новый поставщик. До свидания.

Женщина ушла, растерянная и разочарованная. Софи вышла из своего укрытия и воскликнула с негодованием:

— Какая лгунья! Привратница наверняка сказала ей, что мама умерла. Если на то пошло, то мадам Анно могла обвинить в воровстве меня… хотя деньги, что вы дали мне за сорочки, она сама и забрала!

— Не думай больше об этом, — сказала Селин. — Забудь эту злую женщину. Все кончилось.

Но Софи не могла примириться с несправедливым обвинением в адрес матери.

— Так ему и надо, этому месье Фелисьену, что он сломал ногу! — с горечью воскликнула она. Потом задумалась: — Вот почему он не пришел за сорочками в назначенный день. Но ведь он мог послать сестру. Не вчера! В тот день, когда мы ждали. Он мог предупредить. Если бы он вовремя заплатил за работу… может быть… если бы в тот четверг мама не терзалась так из-за арендной платы… если бы она могла попить крепкого мясного бульона…

Она разрыдалась. Селин притянула ее к себе.

— Вряд ли бы это что-то изменило, — ласково прошептала она, прижав губы к ее волосам. — Твоя мама была слишком больна, чтобы выздороветь. Не кори себя, воробушек мой золотой. Никто не смог бы ей помочь. Пойдем со мной, я научу тебя менять Адели пеленки, а то вдруг Соланж понадобится отлучиться…

Возня с ребенком всегда отвлекала Софи от печальных раздумий. Позже, успокоившись, она снова и снова возвращалась мыслями к словам той женщины и наконец поняла, что отныне может жить спокойно и быть уверенной, что месье Фелисьен не явится за своим муслином и не обвинит ее в краже.

Дни проходили за днями, и ужасающее напряжение, которое давало Софи силы и одновременно заставляло ее мучиться, постепенно ослабевало. Все чаще она замечала, что смеется шуткам Туссена, гримаскам Адели, получает удовольствие от чтения рассказа и от прекрасного голоса Селин, поющей за фортепиано в большом зале.

Но в эти краткие мгновения счастья и изобилия, когда ей не угрожали ни холод, ни голод, никакие иные беды, она чувствовала себя виноватой перед матерью. По ночам, перед сном, она подолгу разговаривала с Фантиной, надеясь, что мать слышит ее оттуда, где теперь находится. Софи всячески старалась объяснить Фантине, что она никогда, никогда ее не забудет и что любовь к мадам Варанс — не предательство. В своем стремлении убедить мать и, возможно, под впечатлением от грустной сказки Шарля Нодье она вдруг поняла, что снова может вызвать к жизни Пиполета. Она с удивлением отметила, что воображаемый друг ее детства не вырос. Он выглядел по-прежнему на пять лет, у него были те же каштановые кудри, те же лукавые глаза, те же ямочки на щеках. Она видела его в полусне возле своей кровати, он стоял, а его рука лежала на отвороте простыни, будто охраняя ее. Ей казалось, что мальчик-дух, не принадлежащий миру сему, может стать посредником между нею и обителью мертвых.