Бьянка Питцорно - Французская няня

— Я не могу себе этого позволить! На четыре тысячи франков в год…

— …ты чудом сумеешь не умереть с голоду, с малышкой и этими двумя бедняжками, — рассмеялся маркиз.

«Что тут смешного?» — с тревогой подумала Софи.

— Знаете, что сказал Бальзак Авроре Дюпен, как утверждают сплетники из «Обозрения Старого и Нового Света»? — спокойно продолжал старик тоном светской беседы. — Что быть женщиной в Париже невозможно, не имея по крайней мере двадцати пяти тысяч франков в год. А бедная Аврора, которая не может рассчитывать на такое состояние, так, говорят, испугалась, что сменила пол. Мы видели ее вчера у входа в театр одетую по-мужски — помните, гражданка Софи?

— Боюсь, что таким образом мне не разрешить трудностей. Даже если Олимпия подарит мне весь свой гардероб, — заметила Селин. — Да и потом, где мне разместить прислугу? Нам нужно освободить этот дом до конца месяца.

— Кто это сказал?

— Аренда стоит две тысячи франков в год!

— Послушай, моя дорогая. Сейчас тебе кажется, что весь мир перевернулся, и хочется как можно скорее уйти подальше от его развалин. Но если ты будешь так добра, что примешь к себе в дом старого гражданина и позволишь ему согреть последние годы жизни теплом твоей любви, тогда все, что тебя окружает, может оставаться на месте. Разумеется, я не смогу отменить любовные раны, нанесенные твоему глупенькому, наивному и щедрому сердцу. А также обман и причиненную тебе обиду. Не смогу вернуть твоего Эдуара — а сказать по чести, мне бы и не хотелось…

— Мне тоже, — поспешила заметить Селин.

— Но я могу заменить его в том, что касается расходов, и надеюсь, что буду для вас всех лучшей компанией, чем он. Гражданка Коринна стара, она устала и уже много лет мечтает вернуться в родную деревню. Дом на улице Жакоб в ужасном состоянии, а у меня в мои лета нет никакого желания жить хоть одну неделю среди беспорядка и пыли, которые производят рабочие. Если ты позволишь мне переехать к вам, все мои трудности будут разрешены. Разрешатся и ваши, потому что я возьму на себя расходы по содержанию дома.

— А что скажут ваши племянники?

— Они-то! Да они знать не знают, где я и что я. Вот уже двадцать лет, как они не удостаивают меня своими визитами.

— Но ведь вы позволите мне участвовать в расходах моими четырьмя тысячами франков?

— А ты мне позволишь давать уроки моим ученикам в этом доме, хотя они и создают беспорядок?

— Сколько всего сможет узнать моя Адель, когда подрастет! — в восхищении воскликнула Селин. — Такой учитель, как вы, да еще дома! Даже у принцесс нет такого!

Тысячи воспоминаний о годах, прожитых под одной крышей с Гражданином Маркизом, проносились перед Софи, пока она сидела в темной и душной комнатушке на улице Сент-Огюстен, поглядывая на спящую Адель и обмахивая ее сложенным листком писчей бумаги.

Она с состраданием вспоминала глубокую невысказанную боль Селин в первые месяцы после ухода англичанина, которую гордая молодая женщина мужественно старалась скрывать. Несмотря на все случившееся, она все так же любила своего Эдуара, скучала по его ласкам. Боль одиночества, горечь измены рождали слова: «Никогда больше не желаю его видеть». Но тем, кто любил ее, было очевидно, что ее сердце по-прежнему тоскует.

И теперь до Софи, расплетавшей перед сном косы в душной комнате, будто доносился из прошлого голос Лизетты, которая расчесывала по утрам волосы молодой хозяйки и приговаривала:

— Скоро найдете другого, лучше прежнего. Вы такая красавица!

Селин качала головой:

— Теперь я буду жить только для дочки.

— И для себя, моя дорогая. У жизни припасено для тебя еще много прекрасного, — ласково поправлял ее крестный.

Не раз, проходя мимо двери зала, Софи видела, как ее благодетельница не отрываясь смотрит на портрет англичанина, и слышала, как она повторяет вполголоса последние слова из повести Нодье: «Тысяча лет — это такой короткий срок для обладания тем, кого мы любим, такой короткий срок, чтобы оплакивать его…»

Или грустно напевает английскую песню, которой научил ее Эдуар и которую, когда бывал в хорошем настроении, пел ей своим красивым звучным басом, а она подыгрывала ему на фортепиано.

Поощряемая крестным, Селин сразу же вернулась в театр. Когда Тальони повезла «Сильфиду» в Россию, управляющий дал ей хорошую партию в одном из балетов, позволив остаться в Париже, чтобы она могла каждый вечер возвращаться домой, на бульвар Капуцинов. Софи, которая была предана своей благодетельнице и чувствовала малейшую перемену в ее настроении, с облегчением заметила, что работа, репетиции, успех, восхищение поклонников начали постепенно вытеснять из головы покинутой Селин неотступную мысль о предательстве. Хотя, конечно, известие о том, что граф Жильбер де Вуазен женился на Мари Тальони — и сделал это открыто, по всем требованиям закона, — вновь всколыхнуло в ее сердце причиненную англичанином боль.

Селин продолжала страдать, но уже не каждую минуту. Когда Адель смешила ее своим детским лепетом или когда Софи и Туссен с восторгом рассказывали ей о своих занятиях — страдание отступало. И когда Морис вместе с остальными учениками неожиданно устраивал в зале кукольный спектакль — в котором главной героиней, преображенной в императрицу Индии, была сама хозяйка дома. И когда Олимпия подбивала ее на поединок на шпагах или на скачки в аллеях Тюильрийского сада.

Шли месяцы, и Софи замечала, что боль Селин уже не такая острая: она не исчезла, но затаилась в дальнем уголке души, как рана старого солдата, ноющая лишь при смене времен года.

Времена года! На улице Маркаде о них напоминал только холод с кашлем до надрыва легких или, наоборот, жара, забиравшая все силы. Софи никогда не забудет впечатления от первого лета, проведенного за городом, в поместье Поммельер, принадлежавшем Гражданину Маркизу. Она открыла для себя тенистые тропки, ручьи, пшеничные поля цвета солнца, усеянные красными маками. И носящихся по небу ворон. И светлячков, которых Туссен собирал в траве и сажал в стакан — к удивлению и восторгу ничего этого не знавшей маленькой горожанки. Сколько раз Софи возвращалась мыслями к Фантине, которая родилась в деревне, а жизнь провела среди серых грязных камней городских окраин, где вместо ручьев с прозрачной водой — потоки грязи, а вместо уток — лишь известковая муть, помои да испражнения.