Бьянка Питцорно - Французская няня

Мадам, я проездом нахожусь в Париже и желаю встретиться с Аделью. Я узнал, что Вы по-прежнему живете на бульваре Капуцинов, но в мои намерения не входит наносить Вам визит или встречаться лично с Вами в любом другом месте. Завтра в три часа пополудни Вы отправите девочку в сопровождении не знакомого мне лица в «Отель испанской короны». Я не задержу ее надолго.

— Я бы не стала ее посылать, — сразу сказала Софи.

— И я, — присоединился к ней Туссен.

— И я, — высказался крестный. — Кроме всего прочего, этому господину стоит поучиться просить с любезностью, а не приказывать.

Но Селин ответила:

— Это ее отец. Я не имею права мешать ей познакомиться с ним.

В течение двух лет англичанин вызывал Адель еще трижды — таким же образом, всякий раз в разные гостиницы. Он осматривал ее и отпускал через несколько минут с подарками — дорогими платьями, сладостями, игрушками.

Затем месье Эдуар снова исчезал, и, судя по всему, никто из проживающих на бульваре Капуцинов по нему не скучал. Спустя несколько месяцев игрушки, подаренные Адели отцом, ломались, а шелковые и бархатные платьица с кружевами и оборками становились ей малы.

Месье Жоливе продолжал приходить. Сейчас, когда Селин уже не нуждалась в частных и тайных уроках, поскольку ходила заниматься в театр вместе со всеми балеринами, старый учитель обучал танцам Софи и Туссена. Вовсе не затем, чтобы эти двое непременно посвятили жизнь танцам, но чтобы они выглядели достойно, если пожелают участвовать в больших балах, которые устраивались в элегантных аристократических домах; или в маскарадах, которые в дни карнавала давали в театре Опера; или, наконец, в публичных балах, таких как Мабиль или Ла Шомьер, куда приходили студенты и швеи. Вскоре после четвертого дня рождения Адели в Париж в ореоле славы и сплетен приехал венский композитор Иоганн Штраус, под музыку которого вот уже несколько лет вальсировала вся немецкая и австрийская молодежь. Вальс мгновенно завоевал и французов, и композитор Берлиоз заявил, что нет на свете музыки, подобной венской. Даже Адель захотела научиться танцевать вальс и после нескольких уроков с месье Жоливе стала самой легкой, изящной и неутомимой балериной на бульваре Капуцинов. Смотреть, как она порхает по залу под руководством старого учителя, было сплошным удовольствием, а Софи и Туссен аккомпанировали ей в четыре руки на фортепиано.

Месье Жоливе из поездки в Грас привез подарок для Селин — мешок высушенной лаванды для белья. Этот мешок, сшитый из крепкой прованской ткани, формой и размером был в точности как полугодовалый младенец, и Адель немедленно его присвоила. Так как младенец был голенький, а ткань, служившая ему кожей, была синяя и с мелким желтым узором, Адель попросила, чтобы ей отдали для него ее собственные младенческие платьица; и хотя ни локонов, ни косичек у куклы не было, Адель объявила, что это девочка. Прежде всего она натянула на синюю с желтым лысую голову кружевной чепчик, в котором она сама была изображена на висевшем в гостиной портрете. А потом неумелыми ручками стала одевать свою новую куклу.

— Будь внимательнее! Ты надеваешь ей штанишки наизнанку! — прикрикнула на нее Соланж, которая терпеть не могла беспорядок.

Услыхав эти слова, Адель залилась веселым смехом.

— Штанишки наизнанку! Как у доброго короля Дагобера.

Нет во Франции ребенка, от принца королевской крови до уличного мальчишки с улицы Маркаде, который не знал и не распевал бы эту непочтительную песенку восемнадцатого века.

Адели так понравилось это сравнение, что, хотя кожа у новой куклы была не черной, а синей, она сразу решила назвать ее Дагобертой.

В силу необъяснимой игры детского воображения, несмотря на обилие дорогих элегантных кукол, этот синий шуршащий сверток, источавший аромат лаванды и мягко лежавший на руках, стал любимой игрушкой девочки — «дочкой», с которой она не расставалась ни днем, ни ночью.

Разумеется, со временем сухие цветы превратились в труху и стали просып а ться через ткань, так что Дагоберта начала худеть, а маленькая хозяйка — тревожиться о ее здоровье. Селин взяла в привычку заново набивать куклу, распарывая немного ткани на спине. Набить ее ватой или хотя бы заменить лаванду на другие цветы она даже не пыталась: Адель с ее чутким обонянием непременно заметила бы.

Пристрастие девочки к этой странной кукле напоминало Софи ее собственную старинную дружбу с Пиполетом, который после отъезда англичанина и прекращения ссор окончательно исчез из ее жизни.

Теперь Софи была слишком взрослой, чтобы заводить себе воображаемого друга. Глядя на себя в зеркало, она думала, что можно уже не бояться повстречать на улице месье Фелисьена. Да и мадам Анно не признала бы в высокой девочке с серьезным и пронзительным взглядом и горделивой осанкой бывшего испуганного мышонка с улицы Маркаде, который всегда пытался проскользнуть понезаметнее. Старые учителя из Школы рабочей взаимопомощи поразились бы тому, сколько всего она теперь знает. Благодаря Гражданину Маркизу и его друзьям, которых старик то и дело приглашал читать детям лекции, Софи к четырнадцати годам превратилась в настоящий «синий чулок», как насмешливо называли французы женщин, стремившихся получить такое же образование, как и мужчины. Она читала и бегло говорила по-английски и по-немецки, пела по-итальянски, играла на фортепиано, ездила верхом, писала акварелью… Из всех предметов, обязательных для девиц, она терпеть не могла только вышивание, штопку и шитье — возможно, потому, что они напоминали ей о последних печальных месяцах Фантины. Но зато она знала алгебру, магнетизм, астрономию, химию и анатомию человека.

В будущем она мечтала изучать медицину. Во Франции женщины-врачи были еще большой редкостью, но Софи читала, что при английском дворе герцогиню Кентскую лечила женщина, немка фрау Сибольд, и она же семнадцать лет назад помогла герцогине произвести на свет принцессу Александрину Викторию, которая с большой вероятностью в один прекрасный день, после смерти своего дяди, займет английский трон. Эти сведения придали Софи бодрости и внушили надежду на будущее. Ее интересовали научные открытия в целом. Она могла объяснить, как работает паровой котел, могла описать химический процесс производства газа для фонарей, которые двадцать лет назад вырвали улицы Парижа из непроглядной тьмы. Она также знала, почему в театре Опера газовые рожки были защищены колпаками матового стекла. Зрительницы, привыкшие к мягкому свечному освещению, потребовали приглушить слишком яркий свет, который немилосердно высвечивал все их изъяны.