София Волгина - Екатерина Великая. Завершение Золотого века

Муж ее, усмехнулся:

— И что же? У нас прекрасные дети! Вот слыхивал, когда княгиня Голицына со своим семейством жила в Париже, муж ее проигрался в карты и она вынуждена была обратиться к известному магу Сен-Жермену. Но тот денег не дал, а выдал ей тайну трех карт, благодаря чему ее муж сумел отыграться.

— Вот как! Вот почему они так богаты! — воскликнула, расширив глаза, Анна Нарышкина.

Граф Лев, иронично рассеял догадку невестки:

— Поверьте, Анна Никитична, совсем не потому, что муж теперь выигрывает. Условием было, что он никогда не сядет за карточный стол. Отыгрался и будь здоров!

— А каковые же то были три карты? — полюбопытствовал граф Александр Львович.

— Кажется, тройка, туз и пиковая дама.

— Пиковая дама? — мрачно отозвался граф. — То-то я все думаю, кого же мне княгиня Наталья Петровна напоминает…

— Кого же?

— Кого! Пиковую даму и напоминает…

— Хм. Никому не молви, понеже могут статься неприятности, — посоветовал брату Лев Александрович.

— И в самом деле, — отозвалась Анна Никитична, — она — натуральная «пиковая дама». И отрывистый характерный смех ее на то указывает. Сказывают, она стала скупой. Вы заметили какие черные усики выросли у сей чванливой дамы?

— Наподобие, как у нашей статс-дамы Протасовой, — подтвердила Наталья Львовна.

— Вот-вот… Как она сумела себя поставить, что ее осыпают почестями? — выразила свое недовольство сим, графиня Анна. — В день ее рождения, весь город приезжает ее поздравить. Даже, сказывают, жена Великого князя Александра бывает тамо.

— Сие еще что! После представления ко двору, каждую молодую девушку везут к ней на поклон, а гвардейские офицеры, токмо надевшие эполеты, приезжают к ней, как к главнокомандующему.

— Чудеса, да и токмо! — отметила Марина Осиповна, оглядываясь, боясь, как бы ее кто не подслушал и не донес бы княгине Голицыной.

Записки императрицы:

Сим 1795-м годом, на реке Лугань основан город Луганск, где построен чугунолитейный завод. Работники для него направляются из северных и некоторых других губерний России.

Читаю стихи немецкого пиита Иоганна Вольфганга Гете. Доставлена книга аглинского ученого Эразма Дарвина «Зоономия, или Законы органической жизни»

Средь бела дня, в последний день лета, пришло сообщение, что на девяносто втором году жизни умер бывший Президент Императорской Академии искусств — Иван Иванович Бецкой.

— Пришло и его время, — констатировал, доведший до сведения императрицы о его кончине, граф Безбородко. Императрица, взглянув на Перекусихину, с трудом сдержавшись, не заплакала.

— Что ж, пора было и ему на небеса, — заявил Платон Зубов, — до таковых лет дожить, редко кому удается.

Безбородко подхватил:

— Стало быть: пожил, уж пожил, что и говорить… Кстати, ужо известно, что, своей воспитаннице — Анастасии Соколовой, он завещал восемьдесят тысяч серебром, и сорок тысяч ассигнациями.

— А дома на Дворцовой набережной? — испросил Платон Зубов.

— Тоже ей.

— Совсем не дурно! — безразлично отметил Платон и вдруг подхватился уходить:

— Спешу, государыня-матушка, ждет меня Михаил Грабовский, буду скоро назад.

— Ступай, — разрешила государыня, не глядя на него. Глаза у нее покраснели, губы опустились, она не хотела, чтоб он видел ее в слезах. Как токмо Зубов скрылся за дверью, она молвила, обращаясь к Безбородке, Моркову и Трощинскому:

— Колико же сей человек сделал для России! Как Бецкой был прав, утверждая, что человек от природы не зол, а добр, и душа ребенка подобна воску, на котором можно писать, что угодно. Я убедилась в том на своих внуках.

Трощинский согласно кивнул:

— Что и говорить: кто бы позаботился об образовании безродных детей, детей низшего класса…

— Кто теперь займет когда-нибудь его место? — посетовал Морков.

— Надобно, как он — любить свое дело. Как любил свое дело, к примеру, князь Потемкин. А то все токмо завидовать горазды, — вдруг изволила заявить недовольным тоном Екатерина. — До того люди дошли в своей злой зависти, что дальше некуда, — говорила она с возмущением, обращаясь к Безбородке. — Помните, граф, какой-то саксонец, Георг фон Гельбиг, коий сам не участвовал в нашей поездке в Крым, посмел очернить имя Светлейшего князя Таврического!

— И откуда у людей таковое воображение, — вторил ей советник. — Потемкинские деревни! Дескать, все деревни, что мы видели своими глазами, на самом деле «ложная видимость». Какая наглость! Стало быть, и вы, и я, и тысячи других не имели глаз.

— У меня, как раз, очень хорошее зрение, чем я страдаю, так дальнозоркостью. Поелику, все, что вдали я прекрасно различаю.

— Я не страдаю глазами, но прекрасно видел, что деревни оные не были бутафорскими, как сей негодный фон Гельбиг смеет утверждать. Нет на него князя Потемкина, он бы его из под земли достал и носом ткнул куда надо.

— Нет, как можливо было таковое токмо подумать, подлый пруссак! Сказать, что одни и те же стада перегонялись ночью по берегам Днепра, одни и те же селяне выходили приветствовать нас… Как земля носит таких лжецов, а еще и посланник… — раскрасневшееся лицо императрицы исказилось.

Екатерина, перебирая свои кисейные оборки, продолжала нервно изражаться:

— Мне в Киеве все уши прожужжали, что князь и то не сделал, и се скрыл. Потому я рвалась скорее в Крым посмотреть так ли это?

— Боже, сам Римский император Иосиф Второй не мог скрыть своего восхищения от дел рук его, — с не ложным удовольствием вспомнил Безбородко.

— Никто и ногтя не стоит Таврического князя! Царство ему небесное! Одним словом: «всякий родится, да не всякий в люди годится», как сей саксонец Гельбиг! — завершила свою гневную тираду государыня Екатерина Алексеевна и перекрестилась. За ней торопливо осенили себя крестом и Безбородко и остальные.

— Александр Андреевич, на самом деле, — не могла успокоиться Екатерина, — ужели возможно такие массы крестьян и животных переместить со скоростью движения флотилии?

— Тем более по ночам! — сверкнул заплывшими глазами секретарь.

— Вот-вот! По ночам. И ведь верят токмо потому, что от зависти головы застилает ненависть.

— Бог им судья, государыня! Мы-то с вами знаем правду.

Императрица паки не удержалась:

— Сей пройдоха и враль, изволил утверждать, что народ сгоняли, чтоб приветствовать меня.

Граф Морков хмыкнул:

— Безродный саксонец не ведает, государыня, что наш народ не надобно сгонять. Его, напротив, не удержать было бы, даже, ежели не пускали вас увидеть. Ведь со времен Петра Первого, ни один царь не удостаивал южную Россию своим посещением. Кто же не поспешил бы увидеть императрицу? — Токмо ленивый. Вспомните, Ваше Величество, когда мы были три дня в Смоленске: народ стекался за сотни верст, чтобы посмотреть на вас хоть издалече.