Монап Эгамбердиев - Тень Желтого дракона

Ночью Ли Гуан-ли долго не мог заснуть от тревожных дум. Можно ли покорить страну, где один сражается против десяти, где даже женщины убивают шэнбинов? Дошли только до пограничного города, а уже не осталось и половины войска! Что же делать?

Бывший вор Жэн Чэ командовал в схватке десятью шэнбинами, такими же, как и он, помилованными преступниками. Это он захватил Ботакуз, но через минуту был ранен в живот, и ему стало не до красивой пленницы. Он приказал своим шэнбинам запереть Ботакуз в темной, внутренней комнате, чтобы никто из посторонних не заметил ее, и хорошо кормить, дабы женщина оставалась такой же красавицей.

Дворик, отведенный для десятка Жэн Чэ (у него осталось всего шесть человек), находился по соседству с домом, где расположились толмачи. Среди них были гаогюйцы, хунны и несколько грамотных ханьцев, изучающих языки гаогюйцев и даваньцев. Главный толмач гаогюец Юлбарсбилка, высокий, стройный мужчина лет тридцати пяти — тридцати шести, узнав о пленнице, решил посоветоваться с ханьцем Ань-ином:

— Мои люди заметили спрятанную даваньскую красавицу…

— Где?

— В том дворе.

— Что ж, ты давно мечтаешь найти себе жену из своих…

— В том-то и дело. Если попытаться упросить цзянцзюня…

— И я пойду помогу тебе!

Среди личной стражи цзянцзюня был знакомый буцуй — охранник, но и он не сразу пропустил толмачей к Ли Гуан-ли. Скрывшись за дверью, он долго упрашивал там кого-то, наверное начальника охраны, и, вернувшись, сказал:

— Пройдите!

Входя в резные двери дворца бывшего кентского бека, они подивились красочным изображениям коней, оленей и архаров. Цзянцзюнь сидел в большой комнате, где раньше бек принимал жителей кента. Обычно сосредоточенный, уравновешенный, Ли Гуан-ли выглядел в тот день рассеянным, уставшим, словно страдающим от бессонницы. Не нем был надет переливающийся желто-зеленоватыми оттенками стеганый шелковый халат, перехваченный в талии богатым поясом. Вошедшим показалось, что цзянцзюнь дрожит от озноба.

Юлбарсбилка и Ань-ин поклонились цзянцзюню.

— По какому делу?

— У десятника даваньская полонянка. Хочу на ней жениться. Если прикажете ему…

— Отобрать хочешь?

— Дам сбереженное золото…

— Она из местных. У нее можно лучше научиться языку даваньцев, — вклинился в разговор Ань-ин.

— Значит, одному из вас она будет женой, другому — учительницей! Так, что ли?

— Да, так! — ответил Ань-ин.

— Десятник из осужденных или конник?

— Из осужденных! — ответил Ань-ин и осекся. Ведь он и сам такой же…

— Хорошо, забирайте ее.

Оба толмача поняли, что им повезло: если бы пленница была в руках конника, цзянцзюнь не разрешил бы ее отобрать, чтобы не обидеть шэнбинов, набранных из зависимых владений. Какая удача, что она в руках ханьца-преступника!

Сяовэй, следящий за исполнением указаний цзянцзюня, вместе с толмачами и двумя шэнбинами направился во дворик, где была спрятана женщина. Они поспели вовремя. Жэн Чэ с еще двумя шэнбинами тащили куда-то пленницу. Она отчаянно отбивалась. Платье на ней было изорвано, и сквозь прорехи виднелось белое тело. Увидев людей из охраны цзянцзюня, шэнбины в нерешительности остановились. Ботакуз посмотрела на вошедших испуганными, ничего не понимающими глазами.

— Сестра, мы тебя спасем! — торопливо сказал Юлбарсбилка по-даваньски.

Ботакуз не сразу поняла смысл его слов, но сам звук родного языка приободрил ее, она словно очнулась от кошмарного сна и заплакала.

— Полонянка будет у толмачей, она нужна им. Это приказ цзянцзюня! — сказал сяовэй.

— Не отдам! Я сам пойду к цзянцзюню! Это моя добыча! — сжал кулаки Жэн Чэ.

— Иди, если не боишься потерять голову. За ослушание лишаю тебя звания десятника! — Сяовэй тут же назначил на место Жэн Чэ другого.

— Забирайте ее! — сказал новый десятник, поворачиваясь к толмачам.

— Пойдем с нами, сестра, — позвал Юлбарсбилка и слегка подтолкнул Ботакуз, кивая на дверь.

Юлбарсбилка и Ань-ин привели Ботакуз к себе, в небольшую комнату. Ботакуз ждала, когда ей скажут, что теперь она может идти домой. Ей дали умыться, принесли новую одежду из ханьского шелка. Она отказалась надеть ее. Юлбарсбилка с трудом подыскал поношенное даваньское платье из буза — грубого, похожего на рогожу материала.

— Когда вы отпустите меня? — в упор спросила Ботакуз своего спасителя.

— Не торопись. Все равно на дороге тебя задержат такие же негодяи, как те. Я сам отвезу тебя домой, когда мы поедем в Эрши.

— Отпустите меня в город. Я должна найти мужа.

— Это невозможно! Не осталось в живых ни одного вашего мужчины.

— Все равно. Я поищу хоть его труп, — плача просила Ботакуз.

— Все мертвые брошены в Кокшаал!

— Негодяи! Ахурамазда накажет вас за это! Пусть гнев его падет на ваши головы!

— Ты думаешь, что Ахурамазда имеет власть над чинжинами?

— А кто ваш бог?

— Кок Тенгри.

— Это и наш бог!

— Потому я и спас тебя, что мы свои!

— Почему тогда вы с ними?

— Потом поймешь. Я уйгур. Чинжины называют нас гаогюйцами. Там, где я родился, живут и чинжины. Я знаю их язык с детства. Поэтому они взяли меня толмачом.

— Где ваша жена и дети?

— У меня их нет. Я никогда не был женат. Всю жизнь мечтал жениться на женщине из своих. Вот и нашел тебя!

— Так вот, оказывается, почему вы вырвали меня из рук тех негодяев, а теперь не отпускаете домой! Нет, никогда этого не будет! Ох, дети мои! Наверное, плачете, ждете меня! А я здесь… Но скоро я вырвусь из этой клетки и буду возле вас! Ахурамазда, помоги мне, спаси, дай силу вырваться отсюда!

— Успокойся. Без моей помощи тебе отсюда не вырваться, — стараясь произносить слова точнее, сказал Юлбарсбилка. — Если хочешь увидеть своих детей, то слушайся меня. Я желаю тебе добра.

— Я не буду ни вашей, ни чьей бы то ни было женой!

— Ты молодая. Муж убит. За кого-то ведь выйти надо…

— Умру, но не будет этого!

— Хорошо, я подожду. Ты успокойся и подумай. Но не смей выходить со двора. Схватят тебя и растерзают, как кролика. Пока мы будем спать с тобой под одной крышей, как будто на одном ложе, чтобы чинжины считали тебя моей женой. А то… Видишь, сколько тут охотников до красивых женщин…

Ботакуз умолкла. Юлбарсбилка бросил на войлок стеганое одеяло и, закутавшись в халат, лег. Ей он оставил шелковое одеяло. Лучина, догорев, погасла. Ботакуз с опаской поднялась на ноги и на цыпочках подошла к боковому лазу в верхней части глинобитной стены. В холодной ночи одиноко светилась безучастная к судьбе людей луна. Никогда еще она на казалась Ботакуз такой бледной, хмурой. Женщина с тоской подумала, что дети ее, и дочь, и сын, в далеком горном ауле тоже, наверное, смотрят на эту луну и плачут. А может, старик свекор уже уложил детей спать, накинул на них свой обтрепанный тулуп… Где сейчас Камчи, где безмерно любящий ее муж? Неужели он действительно погиб и тело его унесла холодная река далеко-далеко? Неужели никогда больше не увидит она его? И станет женой этого невозмутимого уйгура? Оказывается, он спас ее не из жалости, а для себя! Так бы и убила его и пешком пошла домой, к своим малюткам, но… но этот противный уйгур прав. Ей не выйти отсюда. Хорошо, что у него рыбья кровь и он оставил ее в покое. А то она убила бы его… Ну а что было бы потом? Она никогда не увидела бы ни детей своих, ни мужа, если он жив, ни своего аула!