Монап Эгамбердиев - Тень Желтого дракона

Заутар распрямил свои сутулые плечи, стараясь придать величие старческому телу. Он силился не только словами, но и всем своим видом подбодрить теснившихся вокруг неугасимого огня чакиров, стариков и женщин. За эти несколько черных для даваньцев дней, когда жадно тянуло к ним когти желтое Зло, заутар заметно изменил свою проповедь. Теперь заключительные ее слова были обращены словно к каждому из слушателей в отдельности:

— Люди, творения великого Ахурамазды, последователи Заратуштры, правоверные даваньцы! Настало время доказать, что мы по праву зовемся людьми. Сеча покажет, кто из нас достойный сын своего отца, муж своей жены и защитник собственных детей, а кто — жалкая тварь, уступающая свою нору более сильному зверю, трусливая мышь, оставляющая своих детишек в зубах голодной кошки.

Вновь и вновь рассказывая о борьбе Добра и Зла, заутар внушал своим слушателям уверенность в том, что в конечном счете обязательно победит Добро. Ободренные люди поклонились горящему огню и запели песнь из «Авесты». Когда богослужение закончилось, они, пятясь, вышли из Дома Огня, а места их заняли другие поджидавшие за дверью даваньцы…

В конюшне, слева от входа, за деревянной перегородкой, возле очага, где спали и ели в мирные дни конюхи Арка, приютилась семья ясаула Тохтара — жена с двумя малолетними детьми и престарелая мать. Отец его, живший сорок с лишним лет в соседстве с Туранбалгой, скончался еще в прошлом году. За верную службу ихшиду кости старого ясаула было разрешено поместить в астадан во внутреннем кенте, возле его предков. Семье молодого потомственного ясаула, ныне чакира, Тохтара повезло. Никто из них не остался за стеной внутреннего кента, и устроились они совсем неплохо по сравнению с другими, оказавшимися под открытым небом, без всякой защиты от камней и стрел врага.

Все эти дни Тохтар сражался, не щадя себя. Он был в первых рядах за Чилустуном, у Айирмачташ. Ему доверили бросать со стен на врага факелы, он дрался с чинжинами, поднявшимися на стену, и не одного сразил. В схватке он упал со стены, но уже через день вновь встал на ноги. День и ночь сражался он на самой высокой башне внутренней стены, слева от главных ворот. Ведь он считался хорошим мергеном — стрелком, с самого детства он не выпускал из рук лука.

А накануне к вечеру сам тысячник поднялся на башню и сказал Тохтару: «Дадим тебе отдых на один день. Ступай домой. Потом скажем, что делать». Тохтар пришел туда, где приютилась его семья. Приласкал своих детей, обнял мать, а когда она вышла, крепко-крепко целовал жену…

Когда стемнело, в углу конюшни засветилась лучинка. Люди — ютящиеся здесь старики, раненые, больные, дети и женщины с грудными младенцами — жались к огню и негромко разговаривали: кто вспоминал своего погибшего ребенка, кто зарубленную больную мать, кто без вести пропавшего близкого… То и дело слышались тяжелые вздохи, рыдания…

— Лучше послушаем нашего акина [135] Акин — певец-сочинитель. . Где он? — предложил кто-то.

— Он здесь!

— Сюда его, поближе!

— Голос звучит и в темноте, а для ваших глаз хватит лучинки, — попытался пошутить акин. — Я спою вам песню о степном джигите, нашем Шираке, который спас народ от царя персов. Помните, он отрезал себе нос и уши, представился перебежчиком и заманил войско персов в безводную пустыню.

Акин взял в руки домру и начал играть.

— Как вам удалось сохранить домру? — перебив музыку, спросил кто-то.

— Ведь чакир не потеряет свой меч! — последовал ответ. — Я бью врага этим. Домра — мой меч, моя стрела, мой кинжал!

— Не перебивайте его! Пусть споет! — требовали голоса.

Акин начал:

Тохтар сидел на соломенной подстилке, держа на коленях своих детей, и слушал акина. Жена хотела что-то сказать ему, но он знаком попросил ее подождать. Песня рассказывала о беспримерном подвиге простого чабана Ширака. В конце акин повторил припев:

Певец закончил. Люди словно забыли о своем горе. Не было больше слышно ни вздохов, ни рыданий…

— Ах эти проклятые ноги! Люди, сделайте мне какой-нибудь костыль! Я тоже хочу сражаться, ведь я мерген! — с огорчением сказал старик, сидящий поодаль от лучины.

— Все равно Шираком вам не стать! — насмешливо заметил раненый чакир.

— Ты прав. Сделать столько, сколько Ширак, наверное, не смогу. Но умереть смогу не хуже его! — возразил старик.

— Если попадете в руки врага, запоете по-другому! — откровенно насмехался над стариком раненый чакир.

— Ты, чакир, наверное, получил удар не в грудь, а в зад! — сказал кто-то из темноты.

Раздался невеселый смех.

— Угадали! Его поцарапали в спину! — поддержал другой.

— Оставьте его! Найдутся и у нас Шираки! Ведь сеча только начинается! — снова раздался уверенный голос мужчины, первым одернувшего насмешника.

Несмотря на крайнюю усталость, Тохтар долго не мог заснуть. В ушах его звенели слова: «Найдутся и у нас Шираки! Ведь сеча только начинается». Эти слова — думы всех даваньцев.

На следующий день около двух десятков отменных чакиров, в том числе и Тохтара, вызвали к самому ихшиду. Там находились несколько именитых беков. Ихшид сказал:

— Пора показать чинжинам, что мы не собираемся сдаваться. Враг понимает только язык меча! Вы выйдете за стены и докажете, что даваньцы способны биться, как тигры! Поджог их вышки — не последний подвиг даваньцев!

Чакиры знали, что никто из храбрецов, поджигавших вражескую вышку, не вернулся. И их участь будет такой же! «Они погибли за народ, как Ширак! — подумал Тохтар. — Но в народе ничего не знают об их судьбе, поэтому о них пока не слагают песни. Возможно, именно я спасу своей жизнью Давань? Тогда и обо мне будут петь! Такая смерть достойна человека. Ведь и заутар в Аташкаде говорил, что, борясь против Зла, спасаешь свою душу и радуешь духов предков… Да, наверное, и Ширака вызвали старшие и сказали, что надо делать! Придумывают такие дела сообща мудрые, а совершают их храбрые!»

С такими думами Тохтар вернулся к своему семейному очагу. Старуха мать дремала, прислонившись головой к стене. Жена готовила похлебку в бронзовом котле с обломанными краями. Отблеск слабого пламени отражался на лицах сидящих на соломе детей — трехлетней дочки и годовалого сына. Тохтар приласкал их и осторожно сказал матери и жене о том, что завтра с утра ему предстоит выйти за стену и вступить в неравный бой с чинжинами на открытом поле.