Монап Эгамбердиев - Тень Желтого дракона

Ли Гуан-ли мысленно представил себе штурм Эрши: вот шэнбины кидаются вперед, карабкаются на стены, бьются… Но вдруг перед его глазами возникли ползучие домики даваньцев!

«Да, эти проклятые арбы с деревянной обшивкой, — думал он, — вымотают нас. Глазам своим не веришь: неужели по десять даваньцев в каждой, не моргнув, идут на верную смерть?! Ведь известно, что бойца удерживает в сече надежда избежать смерти. А эти даваньцы не могут не знать, что ни один из них не вернется! За это время из ворот осажденного кента вышло уже около десятка ползучих домиков! Никто из находившихся в них не спасся, все перебиты! И все же они идут. Что это за люди?! О, если бы так сражались шэнбины! Но этим мерзавцам нет дела до великих замыслов Сына Неба. Им безразлично, овладеем ли мы Длинной дорогой, соединяющей Хань с Дацинь, им не нужны даже небесные кони! Где им понять, что без небесных коней нельзя покорить страны далекого захода солнца! Чтобы «негодяи» лучше дрались, их смешали с шэнбинами из нунфу, и все равно все они по-прежнему идут в сечу лишь под плетьми сотников и десятников! Можно ли сделать их столь же самоотверженными, как даваньцы? Выходит, для этого мало одного преклонения перед Сыном Неба? Да и чего в них больше: преклонения или страха? Ведь почти никто из шэнбинов не видел Сына Неба, но все трепещут перед ним. А даваньцы? Их Ахурамазда, которого и вовсе никто никогда не видел, никого не наказывает, никому не вырывает ребер, никого заживо не закапывает, как это делают у нас по велению Сына Неба. Не оттого ли даваньцы так самозабвенно почитают своего бога, что не знают его? Недаром говорят, черта изобразить легче, чем козла. Черта никто никогда не видел, каким его изображают, таким он и кажется. А козла каждый день видят. Попробуй намалевать рога не там, где нужно!»

Разумеется, Ли Гуан-ли был далек от верного понимания причин самоотверженности даваньцев. Хотя сами они и думали, что идут на верную смерть, чтобы спасти свои души и защитить могилы предков, как предписал им Ахурамазда, как проповедовал Заратуштра, на самом деле воины жертвовали жизнью ради того, чтобы спасти свою семью, народ, родную землю — все то, чем они обладали и дорожили. Ли Гуан-ли не мог понять их побуждений, потому что сам он всегда воевал только на чужих землях, возглавляя людей, к тому же в большинстве своем подневольных, которым было непонятно, зачем они убивают других и за что должны умирать сами…

Старший буцюй подошел и почтительно встал напротив Ли Гуан-ли.

— Что там?

— Цзюньчжэн идет прямо сюда. Я остановил его, сказал, что цзянцзюнь приказал никого не пускать. Он говорит, это его не касается. Сердится на меня. Что делать?

— Да, его не надо было останавливать!

Старший буцюй попятился. Косясь на него, тут же подошел, словно подкатился, низенький толстяк Чжао Ши-чэн.

— Чего ты слушался этого пса! — лукаво улыбнулся Ли.

— Я давно говорил, что он чурбан!

— Что у тебя?

— Донос «негодяя» Жэн Чэ подтвердился. Сюда живым доставили торговца куревом. У сотника и толмача нашли спрятанное золото.

— Лазутчик что-нибудь говорит?

— Нет! Хоть отрежь ему язык!

— Отвести всех троих в тот шалаш и сжечь заживо! Пусть побольше людей, сотников, десятников полюбуются зрелищем. Это будет поучительно.

Чжао Ши-чэн направился к своему шатру. Там ждал его сяовэй, прозванный Ищейкой.

«Да! Их предводитель не простак! — продолжал рассуждать Ли Гуан-ли. — Он очень неплохо управлял сечей у Чилустуна. Поймать на удочку нашего сотника и толмача и получать от них сведения, поджечь ночью смотровую вышку… А нарочито громкий стук молотов о наковальни, раздающийся из осажденного кента? И нападения летучих отрядов чакиров, подходящих извне как раз в то время, когда из ворот кента выползают проклятые ползучие домики… Все это дело рук их смышленого предводителя!

Но кто же из предводителей Давани так умело действует против нас? Неужели этот Чагрибек, который, говорят, еще очень молод, сын бунтаря, захватившего троп, способен так мудро управлять их войском и всеми делами? Хотя он и считается их цзянцзюнем, разве на самом деле он не пешка в руках своего отца? Не ошибался ли я, считая его всего лишь неплохим рубакой? Да нет, не может быть. Кто же тогда? Модтай? Что он понимает в делах войны? Если бы он мог управлять войском, его с самого начала назначили бы предводителем. А Кундузбек? Вряд ли. Он лучше разбирается в дворцовых интригах, чем в тонкостях сечи. Он всю жизнь был беком сыщиков. Кто еще есть у них? Все остальные мелкие людишки! Многие из депаринских беков попали в наши руки, и тела их теперь гниют… Кто еще там из их знати? Да, жрец! Как он у них называется… Зау… заутар, что ли? Не может быть, чтоб дряхлый старец, с трудом передвигающий ноги, руководил войной!

Даваньцы давно не воевали, и у них не должно быть опытного предводителя. Так говорили наши послы, и уж в этом-то ошибиться не могли. Неужели несколько человек сообща могут так хорошо управлять сечей? Нет, на войне это невозможно. Советоваться необходимо — я и сам пользуюсь советами… Но принимать решение должен кто-то одни — иначе пришлось бы совещаться беспрерывно. Нет, кто-то один из них истинный цзянцзюнь! Но кто именно?»

Ли Гуан-ли вновь и вновь перебирал в уме даваньскую знать и пришел к выводу, что все же только Чагрибек может быть предводителем войска. Чтобы убедиться в правильности своего мнения, он велел позвать Сиртланбека. Спросил:

— Что за человек ваш Чагрибек?

— Кичливый всезнайка!

— Приходилось ли ему действовать по собственной воле?

— Да, у Чилустуна и Айирмачташа.

— Слушается отца?

— Да, слушается. Но в военных делах Модтай предпочитает прислушиваться к словам сына.

— Его возраст?

— Сорок лет.

Ли Гуан-ли больше ничего не спрашивал. Сиртланбек, скрестив руки на животе, сидел, недоуменно глядя на своего нового хозяина. Он думал, что надо еще что-нибудь добавить о Чагрибеке. Но что именно? Не забыть бы и себя.

— Если бы я был на его месте, ночью открыл бы вам ворота!

— Если бы ты был их цзянцзюнем, шэнбины давно разрушили бы эти стены!

Сиртланбек, почувствовав в тоне Ли Гуан-ли насмешку, нерешительно улыбнулся. Толмач хотел было перевести слова цзянцзюня, но тот дал ему знак молчать.

Ли Гуан-ли знал, что Сиртланбек не только продажный изменник, но и неимоверный трус. Ведь Сиртланбека нашли… под трупами! Он почти зарылся в их груду — так страус ныряет головой в песок. Проходившие мимо шэнбины обратили внимание на полы дорогой одежды и вытянули за ноги важного воина живым и невредимым. На допросе выяснилось, что это Сиртланбек — «свой человек». Сам он объяснял свой позорный поступок хитростью: якобы он таким образом хотел перейти на сторону ханьцев. Хотя его словам не поверили, Ли Гуан-ли решил держать его при себе. После взятия Эрши он мог пригодиться в качестве подставного лица.