Виктория Мас - Бал безумцев [litres]

Эти слова Луиза услышала, ее сознание уже прояснилось. Она поспешно хватает левой рукой правую, заснувшую, безвольно лежащую у нее на животе, трясет ее, хлопает по ней, но ничего не чувствует, тогда принимается щипать предплечье и правую ногу, которую не может поднять, нервно дергается левой половиной тела, чтобы разбудить правую, но правая не отзывается.

– Я ничего не чувствую! Почему я ничего не чувствую?!

Луиза злится, ругается, приходит в неистовство, терзает парализованную руку и ногу ногтями в тщетной надежде вернуть их к жизни, перекатывается с боку на бок, чтобы добиться хоть какого-то отклика от онемевшей половины. Вскоре ярость сменяется паникой – Луиза кричит от страха, пытается подняться, но ничего не выходит, она зовет на помощь, эхо этих криков носится под сводами зала и повергает в ступор ошеломленных зрителей. И только теперь, растолкав врачей и интернов, застывших вокруг в полной растерянности, появляется Женевьева. Изнуренная двумя ночами в поезде, сестра-распорядительница видит Луизу на полу. Та тоже смотрит на нее, узнаёт и выкрикивает срывающимся голосом:

– Мадам!

Луиза тянет левую руку к той, кого она уже не ждала, и Женевьева, охваченная тем же порывом, бросается к ней, падает на колени и заключает девушку в объятия, прижимая к себе. Они замирают, объединенные общей бедой, понятной только им обеим, а вокруг них застыли мужчины – смущенные, растерянные – и не решаются вздохнуть.

15 марта 1885 г.

Площадь Пигаля. Городской служащий поднимает шест и зажигает газовый фонарь. Дождь прекратился, но вода еще льется из водосточных труб; на тротуарах лужи. Горожане хлопают деревянными ставнями, стряхивая с них капли, лавочники и официанты кофеен колотят черенками метелок по навесам, чтобы слить набравшуюся в брезент дождевую воду. Фонарщик переходит на другую сторону площади, продолжая делать свою работу в сгущающихся сумерках.

Добравшись до конца улицы Жан-Батиста Пигаля, Женевьева останавливается и, упершись руками в бедра, пытается отдышаться. От больницы Сальпетриер до крутой дороги на Монмартр путь неблизкий, а она спешила изо всех сил, шла так быстро, что ее шляпку несколько раз чуть не сорвал и не унес ветер на Больших бульварах. Из страха оказаться ночью одной в квартале Пигаль, сестра-распорядительница вышла из больницы раньше, чем закончился рабочий день, и очень торопилась. На последнем подъеме успела подивиться, заметив над вершиной Монмартра строительные леса новой базилики, о которой давно говорил весь Париж. Величественный силуэт вырос на самой макушке холма, напоминая парижанам о том, что они предпочли бы забыть, – о Коммуне.

Женевьева озирается с опаской – тишина и покой в квартале ее настораживают. Если верить репортерам и романистам, места здесь неблагополучные – сплошные кабаре да публичные дома, прибежище разномастных пройдох, развратников, мошенников, девиц легкого поведения, неверных мужей, чудаков и художников. Ни один другой квартал в Париже не вызывает столько пересудов, насмешек и любопытства. Его дурная слава всегда отпугивала Женевьеву, и до сих пор она здесь не бывала ни разу, так что не имела возможности составить собственное мнение. Ее жизнь проходила между больницей Сальпетриер и комнаткой рядом с Домом инвалидов, а прогуляться куда-нибудь еще, посмотреть на другие парижские районы никогда не возникало желания.

Она перешла на противоположный тротуар, миновала на углу кофейню «Новые Афины», битком набитую посетителями – их столько, что не видно банкеток с бордовой обивкой. Утомленные бесконечным дождем, обитатели квартала нашли пристанище в этих стенах, выкрашенных темно-желтой краской, в привычном месте рандеву. Окруженные клубами табачного дыма, ведут беседы интеллектуалы, спорят, распаляются, хлопают по столу в такт аргументам, требуют новую порцию абсента. Иные, поскромнее, наблюдают за кем-нибудь из толпы, делают наброски в блокнотах, курят, отводят глаза. Здесь женщины с ироничными взглядами и осиной талией, а мужчины словоохотливы, остры на язык и раскованны. У каждой кофейни своя неповторимая атмосфера, и в «Новых Афинах» всегда царит творческое воодушевление – даже Женевьеве это заметно сквозь витрину, – здесь собираются авангардисты, здесь они черпают вдохновение.

Перпендикулярно бульвару Клиши идет улица Жермена Пилона, Женевьева сворачивает туда и входит в четырехэтажный жилой дом. На лестничной клетке тесно, сыро и темно. Она поднимается на последний этаж – в глубине коридора дверь, из-за которой доносится женский смех. Женевьева стучит три раза, и по ту сторону створки слышатся шаги.

– Кто там?

– Женевьева Глез.

Дверь открывает молодая женщина, и в глаза сразу бросается ее алая помада – сестра-распорядительница к такому не привыкла, ей не случается видеть лица с ярким макияжем. Незнакомка замечает ее удивление, демонстративно окидывает гостью взглядом с головы до ног и с хрустом откусывает от яблока, которое держит в руке.

– Чего изволите?

– Я ищу Жанну. Жанну Бодон.

– Ее так больше никто не зовет. Жанна осталась в прошлом. Теперь она у нас мамзель Джейн Авриль, на английский манер.

– О…

– А вы ей кто будете?

– Я Женевьева Глез, из Сальпетриер.

– А…

Девушка открывает дверь пошире. Она в коротком, до колен, пеньюаре, тоже ярко-красном. Огромный шиньон богато украшен цветами.

– Заходите.

В тесной квартирке до гостиной не так просто добраться – тут повсюду коробы с одеждой, ростовые зеркала, деревянные стулья, комоды, набитые разнообразными вещами и уставленные безделушками; откуда-то все время выныривают кошки и жмутся к ногам. В гостиной мешаются запахи розовой туалетной воды и табака, четыре женщины при свете масляных ламп играют в карты, сидя кто на диванчике, кто прямо на паркете. Они тоже одеты легко и удобно – в основном в пеньюары, оставляющие голыми руки; у кого-то на плечах шаль. Женщины курят и пьют виски из маленьких бокалов.

Миловидная брюнетка, прислонившись спиной к дивану, наблюдает с пола за игрой в карты и ворчит:

– Опять Лизон выигрывает – ну как такое возможно?

– Это называется талант.

– Это называется шулерство!

– Учись проигрывать, а то тебя аж перекосило.

– Меня перекосило от твоих вонючих духо́в – небось, от них и на площади Клиши народ в обморок падает.

– Пусть уж лучше тут духа́ми воняет, чем мужиками.

Едва Женевьева входит в гостиную, самая младшая, семнадцатилетняя, девушка в этой компании ее сразу узнаёт. Открыв рот от удивления, Жанна бросает карты и протягивает руки к сестре-распорядительнице:

– Мадам Женевьева, вот это сюрприз! Что вас привело?