Виктория Мас - Бал безумцев [litres]

В этот момент не успевшую ничего понять вязальщицу кто-то берет за плечо.

– Тереза, ты проснулась?

Слева от нее стоит молодая медсестра. Эта пухлая брюнетка с заурядным лицом в Сальпетриер совсем недавно по меркам Терезы – всего год или два. Она из тех, кто нанимается на работу в больницы за неимением лучшего. С таким же успехом подобные ей санитарки могли бы трудиться прачками или домашней прислугой. Они обихаживают пациенток с безразличием, как подавали бы чай или стирали белье, в точности выполняют указания, а между делом, чтобы скрасить бесконечную скуку, непрерывно судачат – об умалишенных, о других медсестрах, о врачах и интернах. Любая новость, самое незначительное происшествие у них тотчас становятся предметом сплетен – событие превращается в общее достояние, перемалывается, пережевывается, обрастает подробностями, высмеивается. На скамейке в парке или у окна в коридоре медсестры сплетничают самозабвенно, как домработницы во дворах. Откровенничать с такими нельзя – любое признание будет незамедлительно предано огласке.

Тереза равнодушно поводит плечом, стряхивая руку медсестры:

– Проснулась, да.

– Тебе что-нибудь нужно? Ты пропустила ужин.

– Я не голодна, спасибо.

Брюнетка садится на корточки рядом с койкой. Тереза – единственная из умалишенных, к кому новенькие медсестры относятся с некоторым уважением, даже пытаются наладить с ней общение. Вязальщица как-никак провела здесь двадцать с лишним лет и многое может рассказать.

Девушка указывает пальцем на Эжени и переходит на шепот:

– Видишь вон ту, которая якобы говорит с покойниками? Только что в столовой Старожилка передала ей записку. Клочок бумаги. Сделала это втихаря, но я заметила.

Тереза, ничуть не удивленная словами медсестры, косится на Эжени – та неподвижно лежит на своей койке спиной к ним обеим. Вязальщица и раньше подмечала внимательные взгляды Женевьевы в сторону новенькой, а вот волнение, при этом читавшееся на лице сестры-распорядительницы, действительно изумляло – Терезе еще не доводилось видеть ее в таком смятении. С тех пор как Эжени Клери, эта барышня из приличной семьи, появилась в Сальпетриер, Старожилка сама не своя. Но поскольку между ними явно происходит что-то серьезное, Тереза не желает вмешиваться и не стремится узнать об этом больше, чем нужно.

Она обращает на медсестру недовольный взгляд:

– И что с того?

– Они чего-то затевают, как пить дать. И я этого так не оставлю.

– Слушай, детка, тебе что, больше заняться нечем? Здесь больница, а не кафешка. Выполняй-ка лучше свои обязанности, вон там две чокнутых ссорятся из-за капора.

Медсестра встает, нахмурив брови:

– Если я выясню, что тебе об этом что-то известно, пожалуюсь доктору.

– Не кафешка и не школа. Иди уже, ты меня утомила. У меня порезы не затянутся, если буду слушать твою болтовню.

Ябеда, поворотившись на каблуках, удаляется, а Тереза снова смотрит на Эжени.

Свернувшись в клубок на боку, девушка беззвучно плачет, отводя с лица мокрые пряди волос. Она не видит и не слышит, что происходит вокруг. В голове вихрем носятся тысячи мыслей. Наконец, словно для того, чтобы убедиться, что ей ничего не приснилось, и окончательно поверить, она осторожно достает из рукава записку, полученную от Женевьевы. Пальцы у нее дрожат, когда она разворачивает клочок бумаги. На нем почерком Старожилки написано:

«Завтра вечером, во время бала. Теофиль будет там».

18 марта 1885 г.

Сгустились сумерки. На Больничном бульваре фонарщики вереницей спешат по тротуарам, зажигая освещение. Сегодня в начале вечера в этом квартале тихо – повсюду, кроме владений под номером 47. На маленькой площади в стороне от проезжей части необычное оживление – сюда один за другим прибывают десятки фиакров, описывают круг и останавливаются у ворот. Дверцы хлопают без передышки, пассажиры высаживаются на брусчатку. Одного взгляда на выходящие из карет пары, разодетые в пух и прах, достаточно, чтобы понять – сюда собрались далеко не бедные парижане.

Под аркой, стоя у колонн, над которыми на архитраве красуется название больницы, гостей встречают несколько медсестер. Некоторым приглашенным здешние места хорошо знакомы – эти уверенным шагом пересекают главный двор, остальные рассматривают аллеи и больничные корпуса с восторгом и опасливым любопытством.

В просторном зале, где когда-то была богадельня, гости терпеливо ждут начала праздника, в свете настенных ламп рассматривают скромное убранство: по бокам широких окон стоят кадки с растениями и горшки с цветами, под потолком висят разноцветные гирлянды.

У распашных дверей организован буфет с пирожными, конфетами и птифурами. Все рады полакомиться, но тщетно ищут бокал ликера или шампанского – нынче вечером светское общество будет довольствоваться оршадом и оранжадом [7] Оршад – миндальное молоко с сахаром и розовой водой. Оранжад – прохладительный напиток из апельсинов. .

Первое, что слышат гости, входящие в зал, – звуки вальса. Напротив дверей, на помосте, бодро играет маленький оркестр. Музыке вторит нервный гул голосов. Долгое ожидание распаляет воображение и открывает простор для разговоров.

«Любопытно, как они выглядят…»

«Им можно смотреть в глаза? Что скажете?..»

«В прошлом году на балу сумасшедшая старуха висла на всех мужчинах в этом зале!..»

«А они не агрессивны?..»

«Где же Шарко? Он соизволит явиться?..»

«Страсть как хочется увидеть пресловутый истерический припадок…»

«Пожалуй, не стоило мне надевать бриллианты, теперь боюсь, как бы их не украли…»

«Некоторые из них поистине красотки…»

«Я видел препротивнейших уродин…»

Раздаются пять ударов жезлом распорядителя о пол, и голоса смолкают, а музыканты перестают играть. У входа ждут своего часа умалишенные. При взгляде на них сразу становится ясно, что этот бал не такой, как другие. Ни декорации, ни оркестр, ни буфет не позволяют до конца забыть о том, где все это происходит – в сумасшедшем доме.

Присутствие медсестер вызывает у гостей двоякое чувство. С одной стороны, дамы и господа рады, что персонал больницы пребывает в готовности на случай приступа у какой-нибудь истерички или другого неприятного происшествия, способного испортить праздник. Так им спокойнее, все чувствуют себя не столь беспомощными, ожидая встречи с пациентками, ведь неизвестно, как те поведут себя на публике. С другой стороны, медсестры в зале внушают тревогу – напоминают о том, что в любой момент кто-то из умалишенных может забиться в судорогах, хоть гости и надеются втайне стать свидетелями знаменитого припадка.

Стоящий рядом с медсестрами дежурный врач обращается к толпе: