Виктория Мас - Бал безумцев [litres]

– Дамы и господа, приветствую вас в больнице Сальпетриер. От имени медицинского персонала, сестер, врачей и доктора Шарко хочу сказать, что для нас большая честь принимать вас на очередном средопостном балу. Прошу, встречайте тех, ради кого вы здесь собрались.

Оркестр снова играет вальс. Публика примолкла, все тянут шеи к распашным дверям, которые наконец открываются настежь. Умалишенные парами входят в зал длинной вереницей. Здесь ожидали увидеть невменяемых, уродливых, кособоких, буйнопомешанных в гротесковых или потешных костюмах, но девушки Шарко выглядят на удивление нормально, они ступают с непринужденностью театральных актрис в нарядах маркиз и молочниц, крестьянок и пьеретт, мушкетеров и коломбин, рыцарей и волшебниц, трубадуров и пираток, цыганок и королев. Это женщины из разных отделений больницы – истерички, эпилептички, неврастенички, молодые и постарше, но все они наделены странным обаянием, харизмой, будто не только душевная болезнь и жизнь в стенах сумасшедшего дома отличает их от других людей. В них словно есть что-то еще – особый способ существования в мире и особое место в нем.

Умалишенные идут, и перед ними расступаются собравшиеся, разглядывают их, ищут какой-нибудь изъян, порок, недостаток, замечают парализованную руку, прижатую к груди, или слишком часто моргающие веки. Но в остальном пациентки являют собой образец изящества и грации, они не робеют и не боятся, тела расслаблены. Мало-помалу и публика снова оживает, возобновляются перешептывания, опять звучат смешки, все толкаются, чтобы получше разглядеть диковинных зверушек, словно они пришли в Ботанический сад и оказались в одной клетке с заморскими животными. Пока женщины расходятся по залу и рассаживаются на банкетках, осмелевшие гости притворно охают и ахают, подскакивают и хихикают, когда какая-нибудь из пациенток задевает их рукавом, и если бы в зал заглянул кто-то несведущий, он принял бы за умалишенных вовсе не тех, кто здесь таковыми является.

В конце коридора, ведущего к бальному залу, появляется медсестра, везет на праздник Луизу – та безучастно лежит на каталке.

Весь день Луиза упорно отказывалась надеть костюм. Перспектива предстать наполовину парализованной перед гостями приводила ее в ужас. Она, звезда публичных лекций Шарко, превратилась в калеку и не сможет танцевать. Но льстивые уговоры умалишенных и медсестер в конце концов убедили девушку: весь Париж и правда жаждет ее увидеть, она не вправе разочаровать гостей, а паралич не только не отнимет у нее заслуженную славу, наоборот – все будут восхищаться ее отважным решением показаться на публике. Более того, едва Шарко ее вылечит и подвижность тела восстановится, она станет символом и олицетворением прогресса в медицине, ее имя войдет в школьные учебники.

Этого было достаточно, чтобы Луиза вновь обрела веру в себя. Дождавшись, когда остальные пациентки покинут дортуар – ушли все, кроме Терезы, которая собиралась провести этот вечер в тишине и одиночестве, – она позволила двум медсестрам себя переодеть. С парализованной рукой было сложно справиться, но им удалось натянуть на девушку красное платье, не порвав кружева. На плечи ей накинули длинную, расшитую цветами мантилью с бахромой, а черные волосы собрали в низкий шиньон и украсили двумя алыми розами. Тереза одарила ее улыбкой: «Ты выглядишь, как настоящая испанка, малышка Луиза».

Колеса каталки скрипят на кафельном полу. Луизе под спину подложена целая гора подушек, и она полусидит, баюкая на груди парализованную руку. Пока они с медсестрой приближаются к бальному залу, у девушки учащается сердцебиение. Молодая медсестра что-то ей говорит, толкая каталку перед собой, но Луиза не слушает.

Вдруг в темном коридоре им преграждает путь мужской силуэт – Луиза, очнувшись от своих раздумий, узнаёт Жюля, и у нее перехватывает горло. Молодой интерн, сделав уверенный шаг к женщинам, обращается к медсестре:

– Полетта, тебя ждут на помощь у ворот. Гости продолжают прибывать и не могут найти дорогу к залу.

– Но мне нужно отвезти девочку…

– Я сам отвезу. Иди.

Медсестра неохотно подчиняется. Жюль, заняв ее место, толкает каталку вперед. Они с Луизой пока не обменялись ни словом – ждут, когда медсестра исчезнет из виду. Наконец Жюль наклоняется сзади к Луизе, но не успевает заговорить, потому что она его опережает:

– Я не хотела тебя видеть.

– Правда?

– Никогда больше не хочу тебя видеть. Я теперь уродина.

Жюль останавливается, колеса перестают скрипеть. Он обходит каталку и встает напротив Луизы. Она отворачивается, тщетно стараясь ускользнуть от этого пристального взгляда голубых глаз.

– Не смотри на меня.

– Для меня ты по-прежнему прекрасна, Луиза.

– Калеки не бывают прекрасными. Не ври.

Она чувствует, как пальцы Жюля касаются ее шеи, затем щеки.

– Луиза, я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ничего не изменилось и не изменится.

Луиза, кусая нижнюю губу, зажмуривается. Она так надеялась услышать эти слова, что теперь изо всех сил сжимает левой рукой мантилью, чтобы не заплакать. Каталка снова приходит в движение, и, открыв глаза, девушка обнаруживает, что она едет в обратном направлении – Жюль позади нее сделал разворот.

– Куда ты? Бальный зал в другой стороне.

– Хочу тебе кое-что показать.

В бальном зале Теофиль пробирается сквозь толпу разряженных в маскарадные костюмы людей, удивляясь, как много здесь собралось народу. Вокруг целый парад цилиндров, капоров, кружев и оборок, перьев и цветов, настоящих и фальшивых усов, нарядов в клеточку и в горошек, мехов и вееров. Гости танцуют, сталкиваются, уворачиваются, лавируют. Взгляд Теофиля скользит по хохочущим лицам, господа и дамы указывают пальцами на умалишенных, умалишенные улыбаются ему, хватают за руки. Гул голосов мешается со звуками скрипок и фортепиано, взрывы смеха гремят со всех сторон, гости хлопают в ладоши и притопывают на паркете. Эта странная пестрая толпа как будто собралась на деревенские гуляния, куда буржуа соизвоили явиться не ради самого карнавала, а исключительно для того, чтобы потешиться над простым людом, разодевшимся кто во что горазд. Здесь словно проходят два разных праздника: в одном участвуют женщины в маскарадных костюмах, прилежно выполняющие в танцах заученные в последние недели па, в другом – зрители, ушедшие в этот спектакль с головой и отбившие себе руки аплодисментами.

Теофиль вглядывается в лица – ищет сестру. У него взмокли виски и ладони. Молодой человек и представить себе не мог, что окажется когда-нибудь здесь, на знаменитом балу в Сальпетриер, и уж тем более что ему придется вызволять отсюда Эжени вопреки воле отца и врачей. Он и сам не понимает, на что согласился – то ли совершить отважный и справедливый поступок, то ли сделать опасную глупость.