Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

– Мне кажется, Шульц, – наконец в волнении выдавил я, – теперь тебе вряд ли придется смаковать «Киндзмараули», будешь с тоски по советскому периоду глушить вражеский шнапс…

Пустым трепом я попытался заглушить охватившее меня смятение – на такие обстоятельства я никак не рассчитывал. Что делать?.. Для начала в связи с промахом во времени следовало разжиться наличностью для решения неожиданно возникших проблем. Деньги-то у нас были, да на беду – совсем не те. Понятно, в карманах – ни пфеннига, не говоря уже о хрустящих рейхсмарках. Так что рыпаться, бежать обратно в бар, заказывать кристапс, чтобы сделать новый прыжок – не на что. Да и есть ли там в баре водка, наверняка – один малоградусный шнапс… Ладно, главное – не паниковать. Разберемся… Я потянул Шульца за рукав и потащил в сторону выхода из ресторана. И вовремя, на нас уже стали косо поглядывать. Я поежился, от обилия колючих взглядов чувствуя себя неуютно и даже небезопасно. Мы явно привлекали внимание – пора сматывать удочки. Но куда?.. Для начала – бегом из этого рассадника нацизма, где окружающая обстановка действовала на нервы. На улицу, скорей – скорей. Слайд-шоу (говоря по моему подлинному времени) уже закончилось. Включили верхний свет, и тут же празднично заиграли многочисленные хрустальные подвески на бронзовых люстрах, причудливо раскрасив серыми тенями стены и потолок. Впрочем, нам было не до красот. Побыстрей бы выбраться. Музыканты заиграли новую мелодию, приглашая к танцу. Это был хорошо знакомый мне шлягер советских времен про листья желтые, которые над городом кружатся, – песню узнал с первых тактов, хоть и запели ее на латышском – я знал, что в народе ее в шутку окрестили «песенкой китайских парашютистов», как говорил о песне своей молодости дядюшка, он ее насвистывал в минуты хорошего настроения. На танцевальный пятачок вереницей потянулись пожилые парочки. Что ж… Ничто человеческое им не чуждо – промелькнуло в голове, чья это фраза, кстати?.. Но видели б вы лицо Шульца в этот момент – он, безусловно, вне всяких сомнений, тоже признал песню, – сам видел, как у него от удивления глаза на лоб полезли – как такое возможно? Что было, конечно, за гранью его понимания, и что совсем не удивительно – ведь популярная песенка – визитная карточка советского времени, его времени, вдруг оказалась хитом у латышских эсэсовцев! Внезапно нам преградил дорогу худощавый манерный старичок с козлиной бородкой и любительской кинокамерой в трясущихся руках, щедро побитыми старческими пигментными пятнами. Он поймал нас в кадр и не выпускал, мерзавец, запечатляя наши рожи на пленку, до тех пор, пока мы чуть ли не бегом покинули зал.

Скорей, скорей на свежий воздух, давно пора проветрить мозги… Мы миновали полупустой бар – лобби с шипящей паром допотопной кофейной машиной… Я что-то спрашивал у Шульца, но он не отвечал… Странно… Скорей, скорей на выход… стойка портье с частоколом ключей осталась за спиной… то ли адмирал, то ли швейцар, блистая золотом на эполетах, услужливо распахнул перед нами дверь… вот мы и на улице. Но и здесь наше опасное погружение в новую враждебную среду обитания имело продолжение; нас ожидали очередные потрясения, не менее сногсшибательные, чем предыдущие. Пространство перед нами – дома и фонарные столбы – были увешаны знаменами Германского рейха – официальными черно-бело-красными флагами и флагами со свастикой. На здании Национальной оперы, что возвышалось от нас по левую руку, на ветру полоскался огроменный баннер, развернутый во всю стену вдоль бульвара Аспазия от верха до низа. С гигантской обложки книги Mein Kampf нам в глаза глядел молодой Адольф Гитлер, обряженный в коричневую форму штурмовика – харизматичный вождь немецких национал-социалистов – как раз тех самых лет, когда творил свой программный труд своего движения, сидя за решеткой баварской тюрьмы и мечтая стать фюрером нации. Текст баннера на немецком и латышском языках возвещал, что начало продаж книги в двух томах «Моя борьба» (издание новое, дополненное, снабженное фотографиями из личного архива автора) начнется в День Сплоченной Европы 16 августа, и в этот же день в рижском книжном магазине на бульваре Адольфа Гитлера в 17:00 состоится встреча с автором и автограф-сессия.

Видели б вы глаза Шульца в этот момент – круглые, размером с чайные блюдца… Он по-прежнему молчал. Честно говоря, я не на шутку перепугался за его здоровье. Внимательно присмотревшись, я обнаружил, что тот впал в состояние помутнения рассудка, затяжного оцепенения, видимо, не понимая, снится ему происходящее или происходит наяву… А вдруг от потрясений у него действительно произошел сдвиг? Что тогда?.. Я попытался понять его душевное состояние, поставил себя на его место: может, и у меня бы крыша съехала, если бы заранее психологически не настроился на крутые повороты событий. Шульц же не был готов, размышлял я, ведь он не был элементарно знаком с кинотворчеством Роберта Земекиса и Стивена Спилберга, уверен, даже знать не знал, кто они такие, по одной простой причине, что эта голливудская парочка начала свое плодотворное сотрудничество, как всем известно, в 80-х в эпоху расцвета видео, а никак не в 70-х годах… Я же раз сто – не меньше, смотрел их знаменитую трилогию про путешествие во времени все помню назубок, изучил историю вдоль и поперек. Особенно мне нравилась вторая часть, где герои случайно попадают в странную ситуацию, связанную с провалом в альтернативный 1985 год, где все было шиворот-навыворот. Нечто подобное случилось и с нами. Я постарался успокоить себя: Шульц попривыкнет, адаптируется и оклемается…

Но пора было выводить его из состояния ступора, и самое верное – задать вопрос, на который он точно знает ответ.

– Шульц, – как можно более невозмутимым голосом обратился я к другу, – какое число и год ты указал на квитанции?

Шульц шумно сглотнул слюну и затараторил, словно оправдываясь:

– Чувак, как сейчас помню – 16 августа… 16 августа 1972 года… именно оттуда я прыгнул в будущее, именно туда и планировал вернуться, – а потом сам спросил, многозначительно обведя окружающее глазами, – чувак, куда мы вообще попали?

– Не все сразу, Шульц, – многозначительно ответил я.

Что ж, для полного уточнения деталей оставалось немногое. И я не побрезговал залезть в ближайшую урну (они, само собой, каждую ночь опустошаются, ведь Рига – чистый город), порывшись среди окурков и мелкого мусора, как и ожидал, выудил свежую газету, свернутую в трубочку, утреннюю «Молодежь Латвии». Дата та же. 16 августа. А вот год – не тот. 1974. А в квитанции – 1972. Погрешность в два года. Своего рода – временной «клин»?

Ну, а клин, как и положено, клином вышибают.