Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

В сентябре, пожелав увидеть и других новообращенных Ливонии, легат со свитой убыл на корабле вверх по течению Даугавы знакомиться с прочими бывшими языческими областями. Как и летом в новой поездке легата его сопровождал ливонский клирик, приставленный к нему самим Альбертом для исполнения обязанностей советника и толмача. На сей раз им стал другой, хоть и сносно владевший языками местных народов и хорошо знавший местные обычаи, но все равно не такой высокообразованный и эрудированный, как первый. Вильгельм Моденский был удручен заменой, но другого варианта у рижского епископа не было. Дело в том, что Альберт загорелся идеей написать подробную историю покорения немцами языческой Ливонии – год за годом. С прибытием в Ригу папского легата у него появлялся удобный случай представить римской курии через ее посланца подробный отчет о ходе колонизации Ливонии, разумеется, в выгодном для себя свете, дабы ввести в курс царящих в колонии дел и римскую курию, и самого легата, чтобы тот, будучи в Риге, принял решение в спорных вопросах, наиболее благоприятное для епископа. И кому как не Генриху Ливонскому, этому ходячему кладезю светочи, епископ мог доверить исполнение столь важной миссии – ему ведь было известно, что Генрих давно вел дневник о событиях, происходивших в Ливонии, в которых он лично принимал участие или слышал о произошедшем от других очевидцев.

Я прислушивался к разговору клириков, которые те вели вполголоса; в ожидании жаркого они прихлебывали пиво из увесистых кружек. Как я понял, в представлении епископа дело оставалось за малым: соединить черновые записи воедино, обобщив весь полученный опыт искоренения язычества в Прибалтике, дабы родилась на свет божий нетленная «Хроника Ливонии», повествующая о перипетиях завоевания немецкими крестоносцами земли Святой Девы Марии. Одним из посетителей, был не кто иной, как Генрих Ливонский, точнее говоря Генрих из Леттии, как он сам себя назовет в будущем историографическом труде, а второй – его неразлучный и верный друг – старик Алебранд, священник и католический миссионер, реальное историческое лицо, описанное Генрихом на страницах «Хроники». Сугубо конфиденциальный разговор, само собой, собеседники вели на латыни, поскольку беседа не предназначалась для посторонних ушей. Тут и выяснилось, что латынь-то я выучил неплохо и почти все понял, в том числе, что они завернули в харчевню Альфреда по особому случаю – Алебранду исполнилось шестьдесят, и я оказался невольным очевидцем юбилейного торжества. Но, судя по всему, невеселые посиделки вряд ли можно было назвать праздничным застольем – уж больно сокрушенный вид был у Генриха, пребывающего в тягостных раздумьях, в его голубых глазах застыла тоска, а его минорное настроение передалось и имениннику – какое уж тут веселье?.. Конечно, Алебранд пытался утешить товарища, но от его увещеваний толку было мало.

– Не узнаю тебя, брат Генрих, не узнаю – ты ли это предо мной сидишь?.. – снова произнес старый священник после длинной паузы, – помнится, когда мы с тобой напару долгое время проповедовали в языческой Зонтагане – чужом краю, где за каждым кустом или деревом в лесу могли притаиться кровожадные эсты, для которых поджарить живьем на сковороде двух служителей Христианской церкви – самое милое дело, ты не вел подобных речей, ничего ты тогда не боялся. Ничего! А сейчас вдруг…

Алебранд не договорил, потому что Генрих, будто очнувшись от спячки, с жаром его перебил:

– Ах, брат Алебранд, как ты не поймешь, что это – разные вещи, как можно их ставить на одни весы – страх смерти и ужас перед невозможностью воплощения творческого замысла, присущий всем начинающим литераторам?..

– Ты что не веришь, что способен оправдать высокое доверие его преосвященства?

– Нет, дело в другом, – лихорадочно мотнул головой Генрих. – Меня больше беспокоит, – он нервно сглотнул слюну, собираясь с мыслями, – меня больше беспокоит, как будущие поколения воспримут сей труд… в котором не написано еще не единой строки. Не хотелось бы выглядеть в глазах потомков жалким писакой. Уж если браться за дело, то надо творить на века, чтобы не было стыдно за сочиненное. Но как писать? Я не представляю, с чего начать и чем закончить?.. И еще один фактор – время. Неотвратимо бегущее время сильно подпирает!..

И то правда, ведь до объявленного срока возвращения папского легата в Священную Римскую империю оставалось чуть больше полугода. Вот тут-то я и понял, для чего судьбе было угодно забросить меня сюда, говоря по-простому – малость вправить Генриху мозги, чтобы бесы сомнения его больше не терзали по поводу того, хватит ли у него творческих сил, умения, знаний и, конечно, времени, которого действительно оставалось в обрез. Я внезапно осознал, что именно мне предназначено вдохнуть в него свежие силы и дать полную уверенность в том, что он справится со сверхважной работой, а если говорить еще более конкретно – просто подсказать структуру и форму будущего произведения. Ведь я-то читал эту нетленку, уже пережившую столетия – мне, как говорится, и карты в руки!.. Вот только надо улучить подходящий момент, чтобы раскованно и органично попасть впросак. Чуток обожду, тем более, что жаркое еще не готово, так что время собраться с мыслями еще есть.

Тут тема разговора переменилась. Алебранд, долгое время молчавший, изрядно отхлебнул пива и, смачно вытерев рукой влажные губы, криво ухмыльнулся и произнес:

– Сегодня утром я имел удовольствие посетить урок арифметики в монастырской школе у благочестивого Даниила.

– Ну и что с того? – хмуро отозвался Генрих.

– А то, что он уж больно заковыристую задачку задал своим ученикам, и дело в конце концов не обошлось без порки розгами – бедные питомцы! – задачу никто не решил, включая и меня… Не желаешь ли ты размять мозги – проверить арифметические способности? – вкрадчивым голосом поинтересовался Алебранд.

Генрих, к немалому моему удовольствию, согласился, и Алебранд огласил условие нерешенной задачи. Сей незабвенный средневековый текст про путника и школяров въелся в мою память… Итак: «Путник встречается на дороге со школярами и спрашивает их: сколько вас обучается наукам в школе? На что один из них отвечает: удвой наше количество (причем, беседующий со странником себя не считает), умножь его на три и раздели на четыре; если ты прибавишь к этому числу и меня, тогда получится сто. Вопрос: сколько школяров встретил путник?»

Генрих громко и внятно вслед за Алебрандом повторил условия задачи, потом глубоко задумавшись, закрыл глаза, долго шевеля губами, но так ничего и не высчитал.

– Говоришь, что дело розгами закончилось? Тогда плохо мое дело, – усмехнулся Генрих, – мудреная задачка, ничего не скажешь, здесь в расчетах, полагаю, может помочь только один abacus.