Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

Разумеется, я не был знаком с этим древним вычислительным прибором, изобретенным римлянами и широко им пользовавшимися, до этого момента о нем и слыхом не слыхивал, но из контекста, конечно, догадался, о чем шла речь и понял – вот он удобный случай обратить на себя внимание. До тех пор я безмолвно перемещался по залу невидимой тенью, а теперь, приблизившись к их столу, вежливо склонив голову, подал голос, разумеется, на латыни:

– Смею вас заверить, уважаемые господа клирики, что решить эту задачу можно и без помощи всякого вычислительного прибора, ничего сложного в ней нет – задача в четыре действия, решается просто в уме, если… если знаешь арабскую систему исчислений.

За столом почтенных католиков воцарилась гробовая тишина, священники Генрих и Алебранд вперились в меня широко раскрытыми от изумления глазами. А я, подсчитав в уме количество школяров успел про себя удивиться – сколько шипящих букв в ответе по-русски! Впрочем, разговор у нас шел на латыни.

– Шестьдесят шесть школяров, – сказал я, обратившись к Алебранду. – Ответ верный?

– Верный, – глухим голосом отозвался Алебранд и нервно закашлял. Они оба продолжали ошарашенно смотреть на меня. Наконец Генрих очухался:

– Я слышал, что сарацины Кордовского Халифата при арифметическом счете пользуются более удобными цифрами, которые имеют значительное преимущество по сравнению с римскими… Но откуда тебе, отроку, известна сия премудрость? – изумленно воскликнул он.

– Долгая история, – туманно проговорил я, прекрасно понимая, что сейчас должен сказать нечто конкретное и похожее на правду хотя бы для того, чтобы мне поверили, – в русских землях познакомился с арабским негоциантом, уже много лет путешествующим по разным странам, он пришел в Новгород из Багдада со своим караваном… вот он-то, немного владея латынью, и научил меня премудрости… – торопливо закончил я пояснения.

– А как величали сего почтенного сарацина, что научил тебя владеть основными арифметическими навыками? – поинтересовался Генрих.

– Не думаю, что его имя о чем-то вам скажет, – ответил я, – здесь, в Ливонии о нем никто, кроме меня, еще не слышал – он пока не путешествовал в здешних местах, доселе ограничиваясь только восточными – русскими – землями. Но если хотите, что ж – извольте – его имя Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб.

Генрих с Алебрандом в недоумении переглянулись, подивившись чудному имени. Думаю, с таким же успехом я мог назвать любое звучное имя – эффект был бы тот же самый – хоть Ахмед ибн Федлан, средневековый путешественник и автор книги «Странствование на Волгу», хоть Мухаммед ибн Муса аль Хорезми, средневековый ученый и прародитель алгебры, не говоря уж о старике Хоттабыче, вычурное имя которого на всю жизнь зарубилось в памяти благодаря любимой книжке, проглоченной в детстве, а вот об остальных вышеупомянутых именитых арабах, говоря по правде, в то время мне не было известно… Я понимал, что надо ковать железо, пока горячо, хоть и затасканно звучит это выражение, но зато полностью отражает ситуацию, следовало без промедления переходить к главному, и еще раз почтительно склонив голову решил изложить свое суждение о структуре и форме опуса, замысленного Генрихом.

– Простите меня великодушно, но поскольку я стал случайным свидетелем вашего разговора, позвольте высказать мнение, как, на мой взгляд, следует писать «Хронику»…

Оба клирика обалдело вытаращились на меня. Оно и понятно: только что сновал меж столами с подносом и тряпкой, а теперь выдает такое! Я быстро продолжил, пока мне не успели заткнуть рот репликой: «Ты что, малый, с дуба рухнул, чтобы учить нас!»

– …С одной стороны, мне кажется, хронику надо подать как историю покорения языческих земель ливов, леттов, латгаллов и эстов, а с другой – как летопись деяний достопочтенного епископа Альберта. В связи с этим повествование следует хронологически разбить по годам его епископства в Ливонии, что будет оправдано со всех сторон, учитывая заслуги перед Церковью, не забыв упомянуть и о двух первых епископах Ливонии – Мейнарде и Бертольде, так же внесших значимый вклад в благородное дело искоренения язычества, – продолжал сыпать я бесплатными советами.

– Откуда тебе это известно, отрок? – завопил Генрих, вскочив столь стремительно, что кресло с грохотом опрокинулось.

Конечно, на этот вопрос я мог бы ответить в свойственной мне манере, ограничившись фразой «Сам не знаю», – уже не единожды использованной за время странствий, но вряд ли такой ответ смог бы удовлетворить искушенных гостей заведения, поэтому я счел необходимым сделать необычное заявление:

– Давеча слышал голоса в своей голове… они рассказали мне все в подробностях, – скромно потупив взор произнес я, успев при этом расторопно поднять кресло, смахнуть тряпкой приставшую солому и услужливо придвинуть к Генриху.

– Голоса? В голове? – озадаченно переспросил он. Я утвердительно кивнул, все еще не поднимая глаз на священников. Ошарашенный моим откровением Алебранд так сильно толкнул Генриха в бок, что тот рухнул в кресло, и я услышал, как он громко прошептал младшему товарищу:

– Брат Генрих, не иначе это – Промысел Божий! По-моему, сам Господь Бог прислал тебе в помощь отрока, ученого не по годам!

– Воистину! – эхом отозвался Генрих, не сводя с меня внимательных и умных глаз.

К исходу февраля, когда уже начался Великий пост, работа над «Хроникой Ливонии» практически завершилась. Оставалось немного – дописать последние страницы, повествующие о приезде в Ригу папского легата и инспектировании им ливонских и эстонских областей. Но тут возникла заминка… С описанием летнего и осеннего объездов у Генриха сложностей не возникало, так как он был очевидцем тех событий: летом в качестве толмача сопровождал Вильгельма по ливонским областям, второй объезд по Двине оказался довольно коротким и не столь богатым на интересные эпизоды, достойными повествования. Зимняя же – последняя – поездка по покоренной Эстонии, куда легат отправился сразу после праздника Крещения, еще не закончилась, оставалось ждать вестей оттуда или возвращения легата в Ригу, чтобы лично от него узнать подробности, и тогда завершить работу, оживив историю новыми деталями.

В период вынужденного простоя Генрих зря времени не терял: по высокому повелению его преосвященства епископа Альберта сколотил сноровистую бригаду из монахов, организовал, так сказать, безостановочный конвейер по переписыванию набело всей «Хроники» – надлежало возыметь ее как минимум в трех рукописных экземплярах. Первый – для папского легата, чтобы рукопись отправилась за моря к римскому двору с Вильгельмом Моденским, второй – для личного пользования епископа Альберта, застрельщика манускрипта, а третий – в библиотеку монастыря Святой Марии на вечное хранение в архиве. Генриху предоставили нескольких расторопных монахов-переписчиков и переплетчиков, которые дневали и ночевали в скриптории, не жалея ни свечей, ни красок, ни пергамена.