Александр Долгов - Спасти Цоя [litres]

Все зрители, включая важных персон, внимали мне буквально с открытыми ртами, так же, как и Альфред накануне. Начал я дебют со доверительных слов: «Я ХОЧУ ВАМ РАССКАЗАТЬ…» Этим немудреным вступлением я разбивал все последующие части монолога… Не скрою, к представлению я подготовился основательно, тщательно продумав, как и о чем конкретно поведу речь. Разумеется, главную часть повествования отдал рассказу о далекой и загадочной Гиперборее. Дойдя до подробного описания красот северной природы, включая неповторимое полярное сияние, я обнаружил, что публика поголовно остолбенела, включая и Альфреда, которому о северном сиянии я не упоминал. Как потом выяснилось, народ расценил это природное явление не иначе как печать божьей благодати далекого края. Не знаю, как вышло – я заранее не планировал, но неожиданно для себя завершил вечер на поэтической ноте, шестое чувство подсказало мне, что следует сделать… И ничтоже сумняшеся без лишних предисловий прочитал сочинение Генриха Гейне – стих, что учил по школьной программе в десятом классе «Петришуле» – его знаменитое романтическое стихотворение «Лорелея»:

Истинный гимн рейнской деве, что на вершине скалы расчесывает свои кудри, поет чарующие песни и завораживающим пением заманивает моряков на прибрежные скалы Рейна, губит их подобно сиренам из древнегреческой мифологии. Каюсь, взял грешок на душу, пришлось выдать поэтический шедевр Гейне за народную поэзию. А что еще я мог сделать? Как представить еще не родившегося немецкого поэта? Почему прочитал именно это стихотворение сказать не могу, возможно златокудрая девушка, увиденная поутру, не давала мне покоя, внешне ассоциируясь с образом Лорелеи, несущей бедствие несчастным морякам… Во всяком случае, с выражением продекламировав стихотворение я, вне всяких сомнений, добил аудиторию и стал подлинным героем не только нынешнего вечера, но и последующих недель… Я с удовлетворением наблюдал за зрителями, находившимися в экзальтированном шоке; несколько минут все сидели, не шелохнувшись, затаив дыхание, будто бы ожидая от меня еще каких-то слов, еще какого-то действа, но я ничего более не добавил к сказанному, а только с достоинством низко поклонился почтенной публике, и вот тогда-то аудитория взорвалась неистовыми хлопками, кое-кто из простолюдинов вскочил со своих мест, кто-то топал ногами, иные стучали ладонями и кружками об стол, в общем, народ безумствовал. Поразительно, тогда подумалось мне, эти неотесанные мужланы тоже умеют чувствовать, как нормальные люди, и я, похоже, сумел разбудить их эмоции, пронять до печенок. Вот так волею случая я и сделался артистом разговорного жанра.

Рекламу последующих выступлений я отдал на откуп городским пострелятам и правильно сделал, лучше них с порученным делом вряд ли кто мог справиться, само собой сорванцы остались не в накладе, получив от меня еще дополнительную пару ходулей, целыми днями дети носились по узким улочкам, возвещая тоненькими голосами о предстоящем шоу и, кстати, очень гордились важной миссией, возложенной на их плечи, тем более, что в благодарность от Альфреда им порой перепадали кое-какие гостинцы с «барского» стола – орехи в меду или даже черствая горбушка хлеба – полуголодные мальчишки радовались всякому подношению…

И все бы ничего, если б не одно «но»… Я, конечно, не про свое вожделенное возвращение говорю – понятно, время и возможность для него еще не пришли, до поры до времени решил отложить раздумья по сему поводу, с кондачка не подступиться к столь важному делу, его надо было выстрадать – всем нутром чуял – выстрадать и оплатить душевными муками… Толкую сейчас совсем о иной проблеме, наткнулся на нее сразу, ступив на скользкую стезю шоу-бизнеса. Это я горько иронизирую. Проблема довольно известная и распространенная в среде молодых рок-музыкантов, да и всех артистов, только-только начинающих выступать на публике и еще не научившихся управлять эмоциями и вовремя сжигать в топке творческого апогея шквал энергии, возвращающейся к музыканту из зрительного зала… Не знаю, верно ли выразился… Гулявший в крови адреналин не давал засыпать до самого утра, я ворочался с боку на бок, проклиная все на свете, включая жесткую постель. Не поверите, но постелью сложно было назвать обыкновенную деревянную скамью, стоявшую возле очага харчевни, прикрытую бушлатом, подушкой служила бейсболка. Рыдать хочется, как вспомню эту пародию на ложе для ночного отдыха. Скупердяй Альфред – ходячий пример средневекового немецкого стяжательства – не захотел раскошелиться даже на крошечную кушетку – или как она там у них называлась у европейцев в средние века – sofa, что ли?.. Не говоря уже про мягкую кровать, а заодно – вот прохиндей! – еще доверил мне охрану заведения в ночное время, чтобы я не слишком сладко спал по ночам, о чем, кстати, мы с ним совсем не договаривались. Обещал еще, что кой-когда мне перепадет звонкая монета, а в итоге получил один голый шиш с жесткой лавкой, ну, разве что еще заработал впридачу проклятую адреналиновую накачку. Так вот я про адреналин, про него родимого, меньше бы мне надо растекаться мыслью по древу в своем покаянии, а быстрее переходить к делу. Тогда я не придумал ничего умнее, чем расслабляться при помощи алкоголя, выпивка-то была дармовая – по известной туристической схеме «все включено» – она у меня под боком в подвале в бочках стояла – пей не хочу, залейся по самую макушку, только надо вниз со свечой по лестнице спуститься, да мне и свеча не нужна была – имелась верная зажигалка… Вобщем, надо со стыдом признать, что пристрастился я к алкоголю, сначала по выходным после выступлений, когда не мог отключиться, а потом и по будням, сидя за проклятым гроссбухом с удовольствием потягивал из кружки хмельное пивко. Тут я, конечно, ничего нового не открыл, происходило как у прочих выпивох, благо, что начал с пива, не с чего-то покрепче, но по утрам уже гудела голова и хотелось опохмелиться – верный признак того, что попался в проклятую сеть. Честно говоря, трясина пьянства затягивала, чувствовал, что теряю себя. Безвозвратно… Как и возможность вернуться домой. Что делать? Не знал…

Так пролетел июль. Прошел и август. Наступила осень. В начале октября, когда гнездовавшиеся в этих местах утки и другие перелетные птицы стали собираться на юг, а золотисто-багровая листва на деревьях, поднимавшихся за чертой города превратила близлежащий лес в живописную картину из пурпура и золота, в харчевне Альфреда появились двое неизвестных мне людей. Судя по строгому черному облачению, а также янтарным четкам, размеренно перебираемым пальцами, они принадлежали к сану священнослужителей, каких именно – орденских или монастырских, я поначалу не распознал. Один, старый согбенный седой старикан, явно многое испытавший в жизни, с лицом изборожденными глубокими морщинами, напоминавшим печеное яблоко, второй – вполне еще молодой мужчина, с гладкой чистой, кожей на лице, стройный и красивый со светлыми короткими волосами, пока не тронутыми серебром начинающегося дряхления. Забегая вперед скажу, что появление того, что помоложе, вскоре кардинальным образом изменит мою тамошнюю жизнь и даже даст призрачный шанс на возвращение… Правда об этом я тогда совершенно не догадывался, расторопно их обслуживая. В те дни я был на подхвате у Альфреда: оба его служки захворали – вот напасть! – занемогли, жалуясь на колики в животах, пронесло их основательно. Альфред отправил их за крепостную стену подальше на природу – нечего, мол, тут в харчевне справлять нужду в отхожее ведро, портить воздух, мол, клиентов в харчевне распугаете. Что они съели, не знаю, только из-за них мне порядочно прибавилось работы.