Алексей Иванов - Тени тевтонов

В сводчатом тоннеле голос флотского офицера звучал гулко:

— У крепости, мадам, пять бастионов. Если сравнить с крейсером, что лично мне, как вы понимаете, ближе, то бастионы — это орудийные башни. Сразу успокою вас, что цитадель уже не имеет военного значения. Например, линкор «Октябрьская революция» легко накроет её одним залпом главного калибра. Так что перед Балтфлотом стоит сложная задача: нужно определить, как использовать бастионы. Есть вариант — под склад для старых бескозырок.

Володя остановился возле кордегардии. Он вновь увидел двор цитадели. По периметру длинные кирпичные стены казарм, утопленных под зелёными насыпями куртин: окна, двери, арки, карнизы — всё оббито, обкусано пулями. Изувеченные здания в два этажа — цейхгауз, кирха, дома офицеров, таможня, мастерские, склады. Во время штурма тут всё было затянуто дымом и пылью, взметались разрывы ручных гранат, сыпалась черепица, бойцы бежали кто куда, карабкались по руинам, сшибались в рукопашных, мелькал огонь, слепил красный свет заката. И Володя тоже стрелял по серым и грязным фигурам, не соображая, жив ли он и какая у него боевая задача. А никакой боевой задачи не было. Просто меняй укрытия, опережай самого себя, лупи короткими очередями по любой серой тени. Вон там, за тем вот углом, его вдруг подбросило в воздух и ударило о стену. И больше он ничего не помнил.

Литовцы и Клиховский молча озирались.

В развалинах под охраной краснофлотцев работали пленные немцы. Их привозили из казарм «Химмельсрайх», где располагался лагерь для солдат вермахта. Пленные разгребали кирпичный лом, таскали носилки. Володя видел серые фигуры немцев — такие же, как в своём последнем бою, слышал немецкую речь, но почему-то не испытывал никаких чувств. Тогда, во время штурма, крепостной двор тонул во мгле, а сейчас всё развеялось. Солнце чисто и чётко обрисовало издырявленные и разбитые здания. В крепости было ясно, и в душе тоже. Володя разглядывал пленных со странным любопытством. Без касок у немцев словно появились лица — усталые, небритые, человеческие.

— Немцев прошу не опасаться, — не унимался флотский офицер. — Они у нас мирные, перевоспитанные. Никаких злодейств больше не замышляют.

Женя всё поняла про этого павлина и принимала его со снисходительной усмешкой. Для неё такое поведение мужчин было не в новинку. Моряк одёрнул китель и чуть склонился к Жене уже с некоторой интимностью:

— Осмелюсь спросить, откуда вы родом?

— Какое это имеет значение?

— Судя по вашей интеллигентности, вы из Ленинграда.

Женя была из Москвы. Она держалась строго, а строгость нередко путали с образованностью: дескать, умные всегда строгие. И кто строже, тот умнее.

— У меня намётанный глазомер, — пояснил свою проницательность моряк. — Вам будет приятно узнать, что здесь, в Пиллау, бывал Пётр Первый и по примеру этой цитадели построил Петропавловскую крепость в Ленинграде.

— Да, чувствуется что-то знакомое, — согласилась Женя.

Флотский офицер Володе не понравился, но не потому что подруливал к Жене. Одиннадцатая армия к флоту вообще относилась с неприязнью. Во время боёв за Фишхаузен, Лохштедт, Нойхойзер и Пиллау флот почти не помогал армейцам — ни артиллерией своей, ни десантами. Ставка Верховного берегла балтийские корабли. Они были нужны, чтобы после войны взять всю Балтику под контроль СССР, а мощные береговые батареи немцев могли потопить и эсминцы, и крейсера. И пехота шла в бой без поддержки с моря.

Бывало, что солдаты захватывали хорошие трофеи — винные подвалы или кладовые с колбасами и сырами. Долгом чести считалось послать презент соседям-артиллеристам или танкистам поблизости. Но никогда не отправляли подарков морякам, даже если была такая возможность.

Пётр Первый Женю не интересовал. Женя решила вернуться к делу.

— Эти товарищи из академии, — Женя кивнула на литовцев, — разыскивают старинные книги. Не встречали чего-то подобного в подвалах цитадели?

Моряк поправил фуражку, перестраиваясь на официальный тон:

— Мы обследовали казематы только на первом и втором ярусе, никаких книг не находили. Есть помещения и ниже, но мы туда не совались: мины, боеприпасы, сами понимаете. Я не советую вам рисковать.

— Мы не новички, — ответила Женя.

— Там и трупы остались, — предупредил офицер. — Запах, естественно, не дамский. Да и вообще зрелище не для слабонервных.

— Слабонервных не держим. Выдайте нам фонари.

— Прокопенко! — окликнул офицер какого-то молодого краснофлотца.

Матросик подбежал и отдал честь.

— Принеси из каптёрки шесть фонарей с заряженными аккумуляторами и шесть пар рукавиц. Как минимум одни должны быть постираны.

Матросик поспешил к дверям кордегардии — в ней размещалась каптёрка.

Офицер посмотрел на Женю и улыбнулся. Улыбка у него была не очень уверенная, и Женя поняла, что сейчас последует приглашение на свидание.

— Можно личный вопрос, товарищ капитан?

— Нельзя! — отрезала Женя.

Клиховский рассматривал здания в крепости: цейхгауз, дома офицеров, кирха. Музей Хаберлянда находился в цейхгаузе. Мебель и картины доктора Людерс перевёз в подвал Лохштедта, но куда он поместил зелёные ящики с самыми ценными экспонатами? В бункер под замком? Вовсе не обязательно…

Тогда, в Инстербурге, доктор Хаберлянд говорил, что открыл подземный ход из кирхи в потерянный склеп Пьера де ля Кава — в тот склеп, над которым каждый день в шесть утра гарнизонный барабанщик должен был бить побудку и провозглашать: «Подъём, господин комендант!» Громоздкая старинная мебель не пролезла бы через подземный ход, а компактные ящики — вполне… Да, Людерс мог спрятать ящики в склепе. Есть ли шанс отыскать склеп?

— Я проверю кирху, — сообщил Клиховский Луданной.

— А мы начнём с того бастиона. — Пакарклис махнул рукой в сторону.

— С бастиона «Пруссия», — подсказал Клиховский.

— Как угодно, — согласилась Женя. — Тогда я иду вон туда. Нечаев, за мной.

Клиховский хмуро поглядел вслед Володе и Жене. Энергичная дама из русской дефензивы даже не скрывает, что уложила солдатика к себе в койку. Что ж, Красная армия празднует победу. Пусть и дама наслаждается.

А Володе сейчас больше всего хотелось остаться одному — разобраться во впечатлениях сегодняшнего дня. Ладони его ещё хранили ощущение тонких девичьих плеч, окутанных одеялом, лицо согревалось воспоминанием о лёгкой щекотке пушистых волос Хельги. Эта немецкая девочка, такая искренняя и живая, обнаружилась под грубостью военных обстоятельств, словно лесной зверёныш под корявым буреломом. Зверёныш прятался, а Володя его нашёл.

Женя остановилась и с подозрением заглянула Володе в глаза: