Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Кто выходил — Семен Константинович умолчал, но все загремели на пол. Чижиков сосал трубку и посмеивался. Еще бы, не условия поединка, а прелесть: уложить соперника здесь же на пол.

Сколько ни петушились, а никто не сумел устоять против Тухачевского (а он, кстати, и взаправду старинного дворянского рода — вот же хреновина, проигрывать такому!). Ужас как задело это бывших рубак. Протрезвели, побледнели, пошептались и вспомнили о Семене…

К слову, даже в свои семьдесят Семен Константинович смотрелся внушительно, как крейсер. Прямой, высоченного роста, в плечах косая сажень, но строен, без следов ожирения, голова начисто выбритая, а каков был тогда, в тридцать или тридцать один! Ну загляденье!

В общем, по распоряжению Ворошилова (тогда наркома обороны) Тимошенко доставили на скоростном самолете из Киева: надо было поспеть к завершению уже ночной трапезы. Можно не сомневаться, это был сюрприз для Тухачевского.

Тимошенко к рассвету и прибыл (ни живой ни мертвый: что за спешка? В чем провинился?). Ни живой ни мертвый и шагнул в столовую «самого».

— А-а-а, Семен Константинович, заходи, дорогой. — Это Сталин. — Налейте дорогому гостю. За здоровье красных кавалеристов!

Выпили за кавалеристов.

Семен Константинович посмеивался, когда говорил об этом. Вошел — а они уже «под шафэ»… Сталин? Он держался. Нет, спокойный, улыбается.

Еще бы не улыбаться. Удался обед! Экая потеха: командармы и маршал силой меряются…

Ворошилов Семена Константиновича в сторонку и объяснил задачу. Вот противник, его сломать, понял? Как не понять. Семен Константинович снял портупею, расстегнул ворот — и к Тухачевскому, а тот уже сбычился, ждет. Семен Константинович и приложил заместителя наркома обороны. Тот аж к стене откатился.

Ворошилов, Буденный вне себя от счастья! А уж как Тимошенко рад: мать моя родная, думал, там что, а тут… Пронесло!

И говорил мне: «Я весь в дорожной пыли, неумытый, сапоги запорошены — прямо с учения взяли… — И несколько виновато улыбаясь, признался: — Тухачевский был изрядно пьян. Его уже подпоили. Справитьср не велика заслуга…»

Теперь-то прозрачен смысл той схватки. Поистине пахнет сырой землей могилы. Ох, как много скрывалось за той ярмарочной схваткой подгулявших красных командиров!

Уже тогда вызревал удар по военным кадрам. Сталин делал ставку на близких и понятных сердцу конармейцев. Эти не будут иметь свое мнение, не посмеют подняться на него (а только это постоянно и занимало воображение стального генсека). Еще ничего не было решено, все пока смутно, неопределенно реяло в уголовно-партийном сознании «чудного грузина». Однако неприязнь к Тухачевскому, подлинному полководцу и чистопородному военному интеллигенту, уже принимала зримые черты, так сказать, проступала из искр, прочерков и разных пятен сознания.

Что до бывших конармейцев, то там запеклась настоящая убойная ревность. Для них эта когорта высших военачальников представлялась той самой белой сволочью, дворянчиками, интеллиген-тиками, падалью и контрой — это они отняли у них победы, заполонили ключевые посты. Так было зло обидно за неграмотность, неспособность стоять вровень с ними. Такой прожигало порой ненавистью!

Поставлен ли был в известность Сталин о приказе прибыть ком-кору Тимошенко? Да без его дозволения на обед к нему не смел заявиться никто! Не сомневаюсь: знал — и жаждал унижения Тухачевского, во всяком случае искал это унижение.

Кто знает, не сыграло ли это происшествие определенной роли в судьбе Тимошенко, не главное, но и не последнее обстоятельство…

И все сие произошло задолго до сцепления в узел интересов Гейдриха, Эйтингона, Бенеша, Скоблина (фу, что за гадкий набор!), гестаповского досье на Михаила Николаевича и уж, разумеется, стараний гнома наркома Ежова с его пристрастием к мужеложству, прощаемому за исключительную нужность советской власти, хотя прочих она за оный порок карала беспощадно, даже статью включила в Уголовный кодекс.

Нет, ничего еще этого не было, вернее, не вошло, не зацепилось в единую связь. Конечно, Ежов существовал, как и его голубое пристрастие, но не применительно к Тухачевскому. Пока еще партийный гном «сидел на кадрах» в ЦК ВКП(б)…

Мерно струилась речь Семена Константиновича, слово за словом ложась в память.

Небольшой, но вылизанный до блеска дом в заснеженном матером ельнике. Вечная таежная тишина. Поскрип валенок часового — к дому был доставлен караул. О происках американцев не забывали ни на мгновение.

Непривычным жаром расходилось тепло от печи.

А кончив рассказы, Семен Константинович показывал оружие: сначала карабин, взятый в имении Радзивиллов. На ложе аккуратные значки: крестики — убитые волки, крохотные насечки — олени и т. д. И все заполированы и спрятаны под лак.

Потом Семен Константинович долго рассказывал о ружье Николая Второго. Как искал его. Как выменял у бывшего царева егеря на корову в голод двадцатых годов. Шибко берег память о царе старик егерь. Ни с кем и говорить не хотел, а ружье так припрятал — найти не сумели. Только на корову и взяли. Болела душа у егеря за внучат: пухли от недоеда, плакали. Достал из тайника ружье и отдал Тимошенко. Отдал, а у самого слезы бегут по бороде.

Но не просто отдал, а рассказал всю историю ружья, как готовили его для государя императора за границей. И как он подарил его своему любимому егерю, то бишь этому старику.

Долго шел сказ о ружье, ружьях. Я до них великий охотник…

Много еще можно вспоминать, да места нет в книге…

Тогда я, разумеется, не знал, что бригадный генерал Войска Польского Сикорский обратился к Тимошенко как к командиру, принявшему сдачу в плен офицеров и солдат района обороны Львова. Ведь приказ Верховного главнокомандующего Войска Польского гласил: не считать Красную Армию вражеской. Сикорский написал свое письмо-обращение к Тимошенко вскоре после пленения — поздней осенью 1939-го. И впрямь, почему их, польских офицеров, содержат как военнопленных — ведь Польша и СССР не находились в состоянии войны, да, кроме того, есть соглашение о сдаче — оно предусматривало иное отношение к польским офицерам, во всяком случае не заточение в лагерях.

Тимошенко прочтет обращение польского генерала из Старобел ьского лагеря и переправит наркому внутренних дел Украины И. А. Серову — тому самому, что в летние месяцы 53-го будет заместителем у Берии, а после, став хозяином ГРУ, поплатится местом, прохлопав шпионаж полковника Пеньковского.

Но судьбу цвета польской интеллигенции (в военной форме) уже давно определил Сталин — поголовное истребление. Катастрофа 1920 г. оставила в его душе ярость мщения. Ведь это было позорнейшее поражение Красной Армии, в общем победоносно отвоевавшей в Гражданскую войну, и оно неразрывно связано с его именем. Все эти люди, угодившие к нему в лапы, будут умерщвлены один за другим выстрелами в голову — 15 тыс. с небольшим. Вместе с 12 генералами получит пулю и Францишек Сикорский [80] Генеральный секретарь Польского Красного Креста Казимеж Скар-жиньский, исследовавший захоронения польских офицеров в Катыни, скажет: «Квалифицированная палаческая работа». Верно, «квалифицированная» — а другой и быть не могла: за плечами «женевской» твари уже было более двух десятков лет напряженно-непрерывной работы. Это — стаж. .