Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

«…По окончательном сформировании отряда в Петрограде (в помощь сухопутным войскам было решено использовать отряд матросов из запасных флотских экипажей. — Ю. В.) он был отправлен в Либаву. Во время молебствия, проходившего во дворе Второго Балтийского флотского экипажа, на котором присутствовал и начальник Главного морского штаба адмирал Русин, командующий отрядом капитан первого ранга Пекарский был в нетрезвом виде и даже нетвердо держался на ногах… Повальное пьянство было и среди матросов отряда. При выезде отряда из Петрограда матросы затащили в вагоны двух провожавших женщин, которых насиловали в течение пути, а затем, когда те впали в бессознательное состояние, выбросили их на полотно, дальнейшая судьба их неизвестна…

При наступлении на Мемель морской батальон был в четвертой линии… Когда Мемель был взят… солдаты и матросы рассыпались по городу и стали грабить (солдаты тоже были из запасных ополченческих частей. — Ю. В.). Почти в каждой квартире находили… вино и коньяк, коими мародеры опивались. Местных жителей не было видно, таковые попрятались.

Утром во многих домах были найдены трупы зарезанных солдат и матросов, что было сделано жителями Мемеля…

При втором наступлении на Мемель отряду пришлось иметь дело… с регулярными войсками, вследствие чего потери отряда были более значительны.

Когда Мемель был окончательно взят, то опять начался повальный грабеж. Женщин занасиловывали до смерти. Одним из матросов была найдена и разбита несгораемая касса. Немецкие деньги он тут же продал еврею за 8 тыс. рублей. О размере ограбленной суммы можно судить по тому, что многие матросы продавали евреям билеты в 100 марок по 3 рубля. Вышесказанный матрос деньги отправил в Петроград к своему брату или знакомому, умышленно от своего товарища привил себе венерическую болезнь и был отправлен в госпиталь.

После четырехдневного пребывания в Мемеле отряд отступил, причем было потеряно четыре пулемета и оставлено в городе без вести пропавшими и пьяными около 200 человек.

Жители Мемеля во время боев стреляли по нашим войскам из домов, с крыш, из других мест… В настоящее время батальон находится в Либаве…»

Да, все началось значительно раньше. В запасных частях формировался взрывной материал революции. Ведь некоторые запасные полки насчитывали от 10 до 15 тыс. человек, а сколько таких находилось в одном Петрограде! Эти люди страшились фронта и годами бездельничали в казармах. Это был идеально податливый материал для подрывной пропаганды: здоровые мужчины, оторванные от семей, развращенные праздностью. Они настолько почувствовали свою силу — попытки вывести их из Петрограда оказались впоследствии безрезультатными, более того — опасными…

Волчья проповедь деления людей на тех, кто достоин жизни, и тех, кто должен исчезнуть (это ж какой мозг, какое воспаленное воображение иметь надо, чтобы в мирной жизни, под Богом и охраной законов, такое сочинить!), попала на самую благодатнейшую почву. Более благодарных слушателей для восприятия подобных бредней сыскать было невозможно.

Герберт Уэллс в книге «Россия во мгле» писал:

«Грубая марксистская философия (помилуй Бог, какая же это философия — это инструкция, как убивать и людей и души. — Ю… В.), которая подразделяет всех людей на буржуазию и пролетариат, которая в жизни общества видит лишь до глупости примитивную «классовую борьбу», понятия не имеет об условиях, необходимых для коллективной духовной жизни…»

Развращенная бездельем тыла и, наоборот, до крайности озлобленная лишениями фронта, крестьянская Русь в шинелях с готовностью впитывала человеконенавистнические постулаты марксизма — науку разрушать и ненавидеть.

«Марксистская теория подвела русских коммунистов к идее «диктатуры классово сознательного пролетариата», а затем внушила им представление — как мы теперь видим, весьма смутное, — что в России будет новое небо и новая земля… Но, судя по тому, что мы видели в России, там по-прежнему старое небо и старая земля…»

Господи, если бы только «старое небо и старая земля»! Да за такую милость Божью Россия рухнула бы на колени, залилась бы благодарными слезами. Да это же счастье — видеть старое небо и старую землю. Не только небо и земля стали невозвратно другими, но и русская речь — одни вопли, стоны, приказы (как выстрелы), мольбы гибнущих и сытый хохот партийных хозяев русской жизни… и шепот доносителей, хрюканье лжесвидетелей и крики отчаяния, боли, проклятия!..

Уэллс встретился с Лениным в октябре 1920-го.

«.. Ленин — не человек пера, — писал, вспоминая, Уэллс. —.. В целом они (ленинские сочинения. — Ю. В.) лишь повторяют раз навсегда установленные положения и формулировки ортодоксального марксизма. Быть может, это необходимо. Пожалуй, это единственно понятный коммунистам язык…

Наконец мы попали в кабинет Ленина… Я сел справа от стола, и невысокий человек, сидевший в кресле так, что ноги его едва касались пола, повернулся ко мне, облокотись на кипу бумаг…

Через весь наш разговор проходили две — как бы их назвать? — основные темы. Одну тему вел я: «Как вы представляете себе будущую Россию? Какое государство вы стремитесь построить?» Вторую тему вел он: «Почему в Англии не начинается социальная революция? Почему вы ничего не делаете, чтобы подготовить ее? Почему вы не уничтожаете капитализм и не создаете коммунистическое государство?»…»

Ленин будет много говорить об электрификации — светлом будущем России. Уэллс возразит:

«…Вы ошибаетесь. Будущее вашей страны — симфония мрака и ужаса».

Скончался Уэллс в 1946 г., а предсказанная симфония мрака и ужаса звучит не смолкая, и все громче, трагичнее. И вплетаются в нее отнюдь не звуки новых инструментов, а голоса десятков миллионов людей — один предсмертный вой и хрип.

И ничего: культ человека в кепочке не угас, КПСС тоже в порядке — свыше десятка миллионов плеч подпирают ее, и ВЧК-КГБ не теряет фигуры — все та же стать насильника.

А что им стоны и слезы? Всего этого их порядок не исключает, это из их понятия, каким должен быть мир…

Эпидемии дизентерии, холеры, испанки, тифа, отсутствие лекарств, тепла (не топили — и города попросту вымерзали; на дрова шли бесценные библиотеки, паркет, редкая мебель и деревянные дома поплоше) выкашивали обессиленный, надорванный народ. Пели революционные гимны, воздвигали монументы свободе, Робеспьеру, коммунистическом труду (только в восемнадцатом году Москву отметили свыше полутора десятков таких памятников), грозили мировой буржуазии и ее наемникам — белой сволочи, — метались, бредили в сорокаградусном жару и… угасали.

«Тифозники валяются в больничных коридорах, ожидая очереди на койки. Вши именуются врагами революции…»