Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

И в свой смертный час Александр Васильевич не таил зла на чехов — ни одного недоброго слова на допросах.

Судил себя.

Судил за то, что, словами Будберга, не стал «гигантом наверху и у главных рулей…».

Провалено, обесславлено дело!

Дело, под которым сотни тысяч молодых отважных жизней… Россия повернулась к нему, а он?!

Ленина отличала не только сусальная забота о товарищах по партии, столь воспетая в книгах и кинолентах. Коминтерновец Томас возвращает из забвения примечательную сцену. После поражения революции в Венгрии товарищ Бела Кун прибывает в Москву. Ленин вызывает его для отчета.

«Там было много шума, — рассказывает Томас. — Кун имел свидание с Лениным… Ленин рвал и метал. У Куна был сердечный приступ: после свидания с Лениным упал на улице. На руках притащили домой — слег. Москва начала расчеты. Всех причастных вызвали в Москву…»

Оно и понятно: пригас пожар всемирной социалистической революции, а должен быть, в священных книгах марксизма на сей счет прямо пропечатано. Вот и взялись «топливо» подбрасывать: чемоданами драгоценные камни, валюту. Должен заняться костер мировой революции, на таком «топливе» — должен! Это Главный Октябрьский Вождь уже один раз проверил. Сам всем пришлым золотым рублям счет знает…

Спустя чуть меньше двух десятков лет, в один из московских вешних дней 1937 г., Бела Кун явился на очередное заседание ИККИ (Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала). За столом уже сидели соратники: Димитров, Мануильский, Варга, Пик, Тольятти…

Заседание открыл Мануильский. Он сообщил членам ИККИ сверхновость: Бела Кун с 1921 г. румынский шпион! И тут же объявил заседание закрытым.

У выхода из здания Белу Куна заталкивают в «эмку» люди в форме сотрудников НКВД.

Отлилась товарищу Беле Куну кровь расстрелянных в Крыму мужиков [114] В 1920 г. Бела Кун являлся членом Реввоенсовета Южного фронта, позже возглавил ревком Крыма. Без его ведома эти массовые расправы не могли иметь места. Не исключено, что в казни он вкладывал и свою месть за поражение революции в Венгрии, «осознав», что для классового врага пощада не только вредна, опасна, но и контрреволюционна. , мобилизованных Врангелем. На многие тысячи валили в рвы: чистить надо землю от белой пакости!..

О Борисе Ивановиче Николаевском я впервые услыхал от Натальи Алексеевны Рыковой. Нас познакомил И. М. Гронский (1895–1985) в середине 70-х годов. У меня сохранились фотографии того дня. Иван Михайлович познакомил нас не без корысти: он ждал от меня романа о революции, а Рыкова была поистине могучим источником.

Уже много позже о Николаевском я прочел в книге Берберовой «Железная женщина».

За Натальей Алексеевной я записал немало интересного, но самым интересным была она сама, с исключительно острой памятью, живая и, несмотря на все пережитое, с большим чувством юмора. А записывать было что. Ведь именно ее отец являлся первым заместителем Ленина по Совнаркому, а после смерти вождя и возглавил советское правительство.

Наталья Алексеевна ребенком запомнила одно из заседаний Совнаркома. Оно проходило у них дома: Алексей Иванович болел, а без него Ленин не хотел проводить заседание. Запомнила она и Ленина, хотя постоянно оговаривалась, что детские воспоминания ненадежны.

Встречались мы полу конспиративно, преимущественно дома у Натальи Алексеевны, но так, чтобы никто не заметил. Я опасался раскрыться. О «женевской» твари у каждого русского вполне определенные представления, как и о тех, кто ей прислуживает, — ленинских чекистах. Ни о какой серьезной работе над рукописью в таком случае и речи быть не могло. Сиди, будто тебя нет («не трепыхайся») — иначе обыск, арест…

Почувствовав вскоре во мне органическое неприятие ленинизма, Наталья Алексеевна отказалась продолжать беседы, оборвала одну из них сразу, на полуслове. И это естественно: она обожала все, что было связано с отцом, а главным в жизни Рыкова была служба большевизму. Его он исповедовал искренне и самоотверженно — из рабочих, знал подполье, а если арест, то только — тюрьмы, а не бега в европейские страны. Встречаясь со мной, отрицающим ленинизм, глубоко ненавидящим его карательные системы, она как бы предавала память родителя. Это огорчило, даже задело меня, но… В общем, я с головой погрузился в другую работу: столько старых книг, газет, встреч с новыми людьми — каждый нес крупицу прошлого. Однако мы сохранили добрые отношения. Последний раз виделись в 1986 г. Тогда-то я с горьким сожалением и недоумением (как же я так мог поступить!) узнал, что правнучка Герцена хотела со мной познакомиться. Она уже была в весьма почтенных летах, а я, дурень, захваченный революционным прошлым, не придал значения предложениям Натальи Алексеевны. Рыкова и правнучка Герцена дружили. Как же я тогда раскаивался! Память о ее прадеде была для меня священна. И я все размышляю, как же нужно быть поглощенным работой, чтобы пропустить мимо сознания столь важные вещи! Ну что случилось бы с «Огненным Крестом», отдай я знакомству несколько дней! Ан нет, все было до фанатизма подчинено главной цели, остальное я отметал… А получилось не остальное, а… жизнь…

Борис Иванович Николаевский слыл одним из столпов меньшевизма. Успел эмигрировать до того озверения, которое вскоре всеместно поразило новый режим, то бишь до всеобщей оголтелой резни. Не выборочного уничтожения, а поголовно всех членов бывших когда-то партий.

Сестра мамы Натальи Алексеевны Рыковой, Фаина, вышла замуж за Владимира Ивановича Николаевского — родного брата Бориса Ивановича Николаевского.

В эмиграции Борис Иванович славился крепкой осведомленностью в советских делах (сейчас бы сказали: «был сведущим советологом»). Старуха мать Бориса Ивановича (попадья) аккуратно высылала ему из Москвы (вплоть до середины 30-х годов) книги, газеты, журналы. Нечего говорить, что все это оказалось возможным лишь из-за дальнего родства по жене с председателем Совнаркома Рыковым. Постоянный богатейший приток самой важной политической литературы (разумеется, легальной) из Москвы ставил Николаевского в исключительное положение. Он знал о советской России, официальной и тайной, исчерпывающе много — больше подобных людей нет и уже не будет. Мало доскональнейшего изучения — специальной литературы — Борис Иванович достаточно знал основных персонажей российской трагедии, а в десятилетия эмиграции пополнил знания и с другой стороны (нам, советским, недоступной — эмигрантской). Тут в его труды ложился дополнительно бесценный материал.

Моя заочная встреча с Борисом Ивановичем состоялась, однако, значительно раньше рассказов Натальи Алексеевны. В те годы и сам Борис Иванович был еще в здравии.