Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Генерал Холщевников, кажется, не смотрит, а пьет свет из узенького проема. Свет рассеянный, мягкий — подпирает окошко сугроб. Кирпич, цемент местами покрошился — неровен контур окошка. Генерал может вычертить его по памяти. Шутка ли, третью неделю он торчит здесь. Сначала, честь по чести, пытались прорваться все вместе: офицеры штаба и несколько солдат. Прорвались к «железке» (таежному полустанку), но чехи в эшелон взяли только троих. Золото оказалось у поручика Корзухина (фамильный перстень), морского лейтенанта Михелева (медальон с крохотной фотографией невесты, лейтенант принялся исступленно выскребывать ее из кругляшка медальона) и у него, генерала Холщевникова, — два офицерских Георгиевских креста, а они, как известно, из золота самой высокой пробы.

Довезли до Иннокентьевской — и под зад. Офицеры пожали друг другу руки — и кто куда. Что с Корзухиным и Михелевым — генерал не знает, а он двинул дворами, подворотнями, закоулками — и добрался-таки. Жива старуха мать полковника Коновалова. Признала Колю Холщевникова, товарища ее сынка по академии. Жив ли сынок, где — никто не скажет, а мать ждет, надеется. И сидит Холщевников в полуподвале за грудой старых досок, фанеры, ждет лета. По лету двинет за кордон.

Скверно у генерала на душе. Как вспомнит чешский эшелон, вроде бы родной славянский говор, и потом: перстень, медальон, Георгиевские кресты, темень ночи, свою торопливую речь, вспышки спичек для осмотра ценностей, прочерки лиц… Бросил товарищей! Бросил! Предал генерал своих офицеров, укатил в чешском эшелоне.

Холщевников елозит задом, не по себе ему. Кроет и по батюшке, и по матушке — себя кроет… и жизнь! Да копейка эта жизнь! Материт себя — одно слово гаже другого. Мало шерстил красных! Ох мало! Уж достану теперь так достану!

Кресло вонючее, загаженное мышами, кожа в дырах закрутилась осенним палым листом. Ему не холодно — он в тулупе до пят. Старуха Коновалова едва донесла тулуп (от прежних времен, дворницкий), не донесла, а приволокла. Ногам тоже тепло — в пимах на шерстяной носок.

Смотрит генерал на полоску света между снегом и обводами окошка (еле сочится: ладонь не разглядеть) и думает о жене, сыне. В Чернигове они… полк стоял перед войной в Чернигове.

Если и выберется за кордон, как без них?..

Думает, думает, аж кровь начинает стучать в висках.

А после и задремлет…

Отупел он от сидения — все дни в закутке за досками, по ночи выйдет во двор, но только по нужде, тенью, вором. Он не брит, отекли ноги, ноет рана в правом боку под лопаткой — германская шрапнель, чтоб ее!..

Не спускает генерал глаз с полоски света, щупает рукоять маузера и сипло напевает (слуха-то нет — не поет, а подвывает) куплеты фронтовой песенки:

С раздражением сплевывает и матерится: привязалась же, окаянная! На день тыщу раз скулю!..

А и впрямь, что за жизнь: жена и сын — в плену, офицеров предал. Они без золота — и оставайся, а он с золотом — езжай, спасайся.

А спасся ли?..

В плену сам, в настоящем плену…

И бормочет генерал ругательства. Об офицерской банде мечтает, чтоб в мясо и пыль комиссаров и всю сволоту, что превратила его, Николая Холщевникова, в крысу и предателя.

Господи, своих оставил! Красным на съедение оставил! Кругом тайга, снег, куда им?!

Шибко потеет ладонь на рукояти маузера. Раз по сто на день достает, холит его, протирает патроны. На груди, в большом кармане, похожем на кошелку, коробок с запасом — три полные смены патронов, на поясе — финка. Не молод Колька Холщевников, но при случае извернется, ударит…

Ночами «его превосходительство» вместо бледного света, коли повезет и нет туч, видит зеленоватый свет луны. Струится из щели, по горло заливает Холщевникова (так ему представляется). Прозрачный, неживой свет.

Слух обострился, и генералу мнится, будто стук сердца так громок — ну нельзя не услыхать, как настенные часы, мерно, громко будит тишину…

Толсто шевелит губами.

С 19 июля по 17 августа 1920 г. в Москве (открылся в Петрограде) проходил II конгресс Коммунистического Интернационала. В своем докладе (предельно сжатом) Ленин впервые заговорит о некапиталистическом пути развития колониальных стран. Ленин задает вопрос о том, неизбежна ли капиталистическая стадия развития для отсталых народностей, и отвечает отрицательно:

«Если революционный победоносный пролетариат поведет среди них систематическую пропаганду, а советские правительства придут им на помощь всеми имеющимися в их распоряжении средствами, тогда неправильно полагать, что капиталистическая стадия развития неизбежна для отсталых народностей».

Эта посылка — правовое оправдание вмешательства в жизнь самых дальних уголков земного шара: РСФСР (Советский Союз) должна революционизировать отсталые народы, не отдавать их на разграбление «акулам капитализма».

Чтение тезисов Ленина дает четкое представление, по каким причинам с нами стряслась катастрофа; с этой точки зрения все беды до одной, даже самой, казалось бы, частной, объяснимы.

Катастрофа была предопределена ленинизмом. Никаких «извращений» генсеками более поздних формаций допущено не было. Весь этот корабль следовал ленинским курсом насилия. Только так. Ведь насилие обожествлял их пророк.

II конгресс Коминтерна проходил после провалов выступлений Колчака, Юденича, Деникина. Врангель оказался зажатым в Крыму, с этим клочком земли неосвобожденным остается только Дальний Восток. А главное — чрезвычайно удачно развивается поход на Варшаву.

Именно в ходе междоусобной войны складывается эта могучая наднациональная организация, жестко подчиненная Кремлю. Через Коминтерн Кремль назначает в другие партии своих ставленников, распоряжаясь ими, как слугами.

Именно Коминтерн дает Москве возможность революционизировать мир, вносить в него столь желанную неустойчивость, подчинять и диктовать освободительному движению свои условия и догмы. Это обернется противостоянием двух лагерей. Нет отныне мира, есть две враждующие части его.

Капитализм должен рухнуть! Ненависть, нетерпимость ложатся в каждый тезис, пункт, положение программы и платформы Коминтерна.

II конгресс принимает воззвание «К рабочим Питера», затем «К Красной Армии, к Красному Флоту РСФСР»:

«Братья красноармейцы, знайте, ваша война против польских панов есть самая справедливая война, какую когда-либо знала история…

Трудящиеся массы не могут уничтожить иго богачей и наемное рабство иначе, как с оружием в руках… За это пролетарии всех стран благословляют вас…»