Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Запасные полки (батальоны) — идеальная питательная среда для революционной пропаганды — сотни тысяч здоровых молодых мужчин, развращенных бездельем, отрывом от семьи, страхом перед отправкой на фронт. А забастовки?..

Забастовка в столице лишила князя Голицына даже возможности распечатать указ о роспуске Думы. Он препроводил его председателю Думы Родзянко — тому самому, что в личных беседах не раз обращал внимание государя императора на пагубность ведения дел в стране, опасность распутинщины для авторитета трона…

А тогда, в самые грозные дни и часы, какие-то указы, переписка, звонки, совещания. Каждый миг расширял пропасть. Все решала воля, энергия, способность пожертвовать сословными интересами, мудрость предвидения, а тут возня… и приказ Хабалову: повелеваю прекратить беспорядки…

Да что это?!

Отчего ты, Господи, так жесток?! Чего ты хочешь, Господи?..

Дума осмелилась пренебречь августейшей волей и продолжить заседание. Вождями нации видели себя думские ораторы Милюков, Гучков, Шингарев, Керенский, Родзянко…

И хрустнула царская воля, целое тысячелетие скрепляла Россию, а тут хрустнула, и за развалом столицы и вовсе рассыпалась империя, изошла в жалобы молитв и крики «ура!».

Встрепенулись, стали сбегаться крысы и все прочие твари. Все назначение их — ждать своего крысиного часа. Но главный — уже не крыса, а крысолов — только паковал чемоданы и метил по карте маршрут домой.

Еще несколько дней — и государь император отрекся. Ну будто и не был повелителем исполинской страны в шестую часть суши: застенчивый воспитанный полковник, воплощение покорства и семейных добродетелей. Все принимал Божьей карой, молил о заступничестве. Только отвернулся уже Господь, урезал дни его и дни рода его к Ипатьевскому сидению и револьверным залпам. Крысолов уже вовсю дул в дудочку. Жестким металлическим звуком рвала воздух дудочка.

«А с Михаилом Владимировичем Родзянко я постарался сойтись. Важно было понять, отчего плодится гниль и какой будет Россия, но самое первое — остановить крушение фронта. Миллионы жизней были положены, дабы обуздать алчность немцев. Выходит, все было попусту?..»

Не дано было узнать Александру Васильевичу, что потери немцев на Русском фронте до Февраля семнадцатого превышали их общие потери на всех прочих фронтах. Недосягаемыми стояли исконные русские земли для врага, но дудочка крысолова размывала представления о долге и дисциплине. Армия разваливалась, таяла на глазах. А вал нашествия поднимался все выше над родной землей.

Престарелый председатель Думы рассказывал невероятные вещи о бывшем государе императоре. Не возьмешь в толк, что это было: слепота, беспечность или спесивая ограниченность.

Все это буквально совпадало с намеками и недомолвками, а порой и обжигающе невозможными откровениями генерала Алексеева. Осенью 1916 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего лечился в Крыму. Они часто встречались — Алексеев и Колчак…

Вспышкой озарения отпечаталась в сознании мысль (Александр Васильевич принял ее разом от начала до конца — пылающие буквы в сознании): «В честности есть что-то беспощадное». Весь наддался навстречу смыслу слов. На душе стало горько-горько.

Взял себя в руки. Тут только расслабься… Постепенно выбрался из того липкого, черного, удушливого, что потянула за собой горечь. И снова, преодолевая себя, начал вглядываться в прошлое. И постепенно из темноты того, что заключало собой прошлое, стали рождаться лица, движения и беззвучная речь. События прошлого, цепляясь одно за другое, стали являться светом в память, делались видимыми, выпуклыми, полными звуков, запахов и цвета…

Вспомнил Родзянко. Это он надоумил его в апреле 1917-го встретиться с Плехановым. Следовало незамедлительно остановить распад фронта. Призрак германских стягов над Москвой и Петроградом мучил Колчака…

Прочно складывалось убеждение: нельзя ставить судьбу страны и миллионы жизней в зависимость от одного человека, пусть даже такого, как великий Петр.

Если бы как Петр…

А этот несчастный сам себя гнал в подвал под выстрелы; тащил себя, жену, детей к 16 июля 1918 г. — под выкрики Юровского, иноземную брань и русскую матерщину.

Александр Васильевич ни сном, ни святым духом не ведает Ермакова… бывшего раба Божьего Ермишки, а в будущем — чекиста и почетного гражданина социалистического Отечества…

Память держит лишь имена первых палачей: Белобородова, Голощекина и Юровского. Нет, адмирал помнит еще имя Павла Медведева…

А дальше — похмелье революции: кровь и смута.

На нас списали грехи всех поколений…

Прочь все это! К чему стоны по истлевшим ризам! Будет новая Россия!..

Александр Васильевич улыбается, роется в папке на столике сбоку, протягивает листок.

— Вот полюбуйтесь.

Сергей Федорович читает вслух, скороговоркой:

«Все у Колчака есть, чтобы короноваться русским «царем». И архиереи, которые охотно наденут на Колчака «шапку Мономаха»; есть у него и верные друзья — помещики и фабриканты, которые за право сосать кровь русского народа будут верой и правдой служить «царю» Колчаку — так, как они служили Николаю Кровавому. Да вот только нет у Колчака Москвы, где бы он мог сделаться «царем».

Только не отдадут ему рабочие и крестьяне того, что создано горбом трудового народа, за что пролито так много народной крови!»

Сергей Федорович положил прокламацию на столик сбоку.

— Знаете, сколько я этого добра видел!.. Почему отступаем? Вопрос вырвался неожиданно, и Сергей Федорович смутился.

— Весной был большой приток живой силы. Нам удалось мобилизовать крестьянство после взятия Перми. Они поголовно были настроены против большевиков. Ощутимый приток. — Александр Васильевич смолк и надолго погрузился в себя. После сказал с какой-то горькой решимостью: — Мы, кажется, допустили промах… я допустил… — Он смолк, глядя в оконце-бойницу. — Я согласился на восстановление помещичьего землевладения в Заволжье. Земля уже была поделена крестьянами. Неизбежными оказались их подавление и расстрелы. Это в корне подорвало все мои усилия — мужик отшатнулся. А ведь поначалу мы не знали трудностей с мобилизацией крестьян — армия развертывалась стремительно. Теперь они бегут. На кой черт им нужны адмирал и власть, если они расстреливают их за землю, — землю, которая по праву принадлежит им… Я совершил не ошибку — я повернул часть народа против белого движения — вот так. Я разом уничтожил нашу опору в главной силе — крестьянстве. Вот так, Сергей Федорович. Политик я никудышный… Пороть, казнить за то, что взяли свое?.. Пусть не свое, но подлежащее разделу, выкупу… понимаете?.. Нельзя все восстанавливать буквально… в старых формах. Я слишком легкомысленно отнесся к самому важному предмету революции. За это платим…