Антуанетта Мэй - Жена Пилата, или Тайна прокуратора

— Желаю вам также обрести, что ищете.

Повернувшись, я последовала за толпой.

— Какой интересный молодой человек, — сказала я Рахили, когда мы проходили в святилище.

— Даже трудно себе представить, — таинственно ответила она. — Таких людей я никогда не встречала.

Я забыла об этом случайном знакомстве, захваченная происходившим вокруг. Несмотря на поздний час, верующие заполнили белую алебастровую комнату, освещенную огнями сотен ламп. Продвигаясь вперед, я увидела стройную фигуру, сидящую на золотом троне. Это была верховная жрица, запомнившаяся мне во время шествия. Как и тогда, наши взгляды встретились. Хотя ее глаза были ярко накрашены на египетский манер, в этом не чувствовалось никакой искусственности. Она вздернула брови в знак приветствия, обращенного ко мне, и у меня по спине побежали мурашки.

Жрица отбивала такт золотым систрумом [2] Систрум (или систр) — ритуальный музыкальный инструмент, состоящий из грифа с металлической пластиной, изогнутой в виде подковы и унизанной тарелочками или колокольчиками; издает мелодичный звон при встряхивании; впервые появился в Древнем Египте и употреблялся в культе Исиды, в дальнейшем получил распространение в Греции и Риме. , а женщины в белых одеяниях играли на лютнях и пели нежными голосами. Когда музыка стихла и жрица поднялась с золотого трона, я открыла рот от изумления, увидев на ней тунику из тончайшего голубого шелка с вышитыми золотыми звездами и полумесяцами.

— Я — мать природы, — произнесла жрица, являя собой земное воплощение Исиды. — Благодаря мне родит земля, плодятся животные, в чреве женщины начинается новая жизнь. — И голосом, проникнутым нежностью и состраданием, она продолжала:

У меня подкашивались ноги. Теперь мне стало ясно, что Исида более могущественная, чем Фортуна, она повелительница судьбы.

Она — воплощение всех богинь и богов, какими бы именами их ни называли. «Ты — та единственная!» — кричала моя душа. Люди подались вперед, чтобы прикоснуться к одежде верховной жрицы, увлекая меня за собой. Не сон ли это?

Я пала на колени перед жрицей. Она протянула мне руку и заставила подняться, пристально глядя в глаза. Потом, не говоря ни слова, вручила мне золотой систрум, висевший у нее на согнутой руке.

Я взяла инструмент и удивилась, как удобно его держать. Жрица повернула меня лицом к стоявшим перед ней людям, и я начала потряхивать систрумом в нужном ритме, будто для меня это было привычным делом. Я осознала, что все, к чему стремилась, ждет меня здесь, в обители Исиды.

На следующий день после моего посещения храма от Тиберия пришел приказ, состоящий из четырех слов, его нельзя было не выполнить: «Немедленно отправляйтесь в Антиохию». И весь дом завертелся, словно в вихре. Большую часть мебели мы взяли в аренду вместе с виллой, но предстояло упаковать личные вещи. Эти лихорадочные сборы не могли развеять мои мысли.

— Как я могу уехать из Александрии? — шепнула я на ухо Рахиль, когда мы перебирали одежду. — Как я могу уехать от Исиды, ведь я только что нашла ее.

— Исида везде, — уверила меня Рахиль.

В сердцах я бросила взятую для упаковки тунику.

— Могущество Исиды здесь, в Египте.

— Нет, оно везде, — повторила рабыня, подняв тунику и начав ее складывать снова. — Если она имеет насчет вас какие-то виды, вы об этом скоро узнаете.

Мои кузины Друзилла и Юлия поддавали пинка рабыням, если они их раздражали. В первый раз я испытала такое же желание.

Вечером за ужином мама безумолчно болтала об Антиохии. Столица Сирии, где протекала бурная политическая и социальная жизнь, уступала только Риму. Мама уже прикидывала, какие можно будет завязать знакомства. Этот город как раз для нее, но и отец казался тоже довольным. Антиохия являлась военным форпостом, занимавшим выгодное стратегическое положение, окном на Восток. Родители строили грандиозные планы и предвкушали предстоящие перемены.

Наша повариха Геба, готовясь к путешествию, весь день закупала египетские травы и специи. Поэтому ужин оказался легким. Мы довольствовались жареным ягненком, сладким перцем, луком и рисом. Мама, просившая принести что-нибудь еще, обратила внимание на мою тарелку, почти не тронутую.

— Тебе нездоровится? — спросила она, пощупав мой лоб. — Температуры нет, но у тебя усталый вид.

— Мама, я за день ни разу не присела, — ответила я, потупив взгляд.

— Тогда иди спать, — вмешался отец. — Мы отплываем завтра на рассвете. Вставать придется рано.

Кивнув родителям, я вышла из-за стола. Их восторг приводил меня в еще большее уныние. Сердце учащенно билось. Тяжелой поступью я ушла в свою спальню. Там меня ждала Рахиль. Щеки ее пылали.

— Что случилось? — спросила я.

Рахиль приложила палец к губам.

— Идемте со мной. Скорее!

Не говоря ни слова, Рахиль повела меня на кухню.

— Не попадайтесь на глаза Гебе. Подождите меня здесь.

Она осторожно открыла дверь и заглянула внутрь. Убедившись, что там никого нет, Рахиль подала мне знак. Мы пересекли кухню и вышли через черный ход.

Двое дюжих носильщиков ждали на улице подле зашторенного паланкина. С факелом в руке подошел еще один человек, наголо бритый и еще большего роста.

— Меня зовут Тот, — представился он. — Верховная жрица просит вас прийти в храм, но только если вы сами желаете этого.

Я вопросительно посмотрела на Рахиль. Она кивнула мне в знак согласия:

— Я хорошо знаю Тота, но вас одну не оставлю.

Я покачала головой:

— Не надо. Стоит ли рисковать из-за меня?

— Вы уверены? — спросила она и пристально посмотрела мне в глаза.

— Да, уверена, — ответила я, стараясь придать решимости голосу.

Рахиль с облегчением вздохнула, когда накинула мне на плечи палу. Тот помог мне войти в паланкин. Казалось, он слышит, как бьется мое сердце. Я заставила себя улыбнуться и удобно устроилась среди мягких подушек, лежавших на сиденье. Тесную кабину освещала фарфоровая лампа с миндальным маслом. И все же дорога показалась бесконечно долгой, пока я представляла, что меня ждет. Мыслями я часто возвращалась к Марцелле. Она была со вынуждена посвятить себя богине, никогда не покидавшей свои чертоги, а моя богиня странствовала по всему миру. Веста заботилась лишь о том, чтобы горел огонь, а Исида — вездесущая. Стала бы Марцелла завидовать мне, или же она сочла бы меня безумной? Что бы она ни думала, мне недоставало ее в этот ответственный момент моей жизни.